20.12.2018

[Установление советской власти]

Когда немцы покинули Слуцк, то советская власть была немедленно восстановлена на этот раз в более организованном порядке, чем перед их приходом. Во главе уисполкома встал упомянутый уже выше ленинградский рабочий Владимиров. Он оказался уже женатым на одной девушке из еврейской семьи, б[ывшей] гимназистке шестого или седьмого класса, более подходящей ему в дочери, чем в жёны. Из других видных деятелей того времени были: военком Казлас и зав[едующий] уездным совнархозом.

Во главе народного образования – организаторами его стали: зав[едующий] отделом гражданский раввин Слуцка Саул Бронштейн [1] и зав[едующий] соцвосом [2] Мышковский, б[ывший] преподаватель «богословия» еврейским детям в коммерческом училище. Последнее обстоятельство позволяло б[ывшему] коммерческому училищу пользоваться некоторым большим вниманием у нового руководящего органа по народному просвещению, но была тогда бурная пора становления, когда строились только проекты, и, пользуясь образным языком А.С. Пушкина, можно было сказать, что «даль свободного романа сквозь магический кристалл ещё не ясно» различалась [3]. Больше всего «новое» коснулось материальной стороны: стали составлять ведомость на зарплату «по справедливости»: всем – и директору, и учителям, и техническим – по одной мере, скажем, 800 рублей – и всё что касается учебного строя, то он продолжался по инерции, до него, как говорится ещё «не дошли руки», но уже в конце учебного года «новое» сказалось в таком, например, проявлении: в училище был один «тяжёлый» ученик, которого педагогический коллектив постановил оставить на повторительный курс, но соцвос, по просьбе его родителей, предписал перевести его в следующий класс.

В январе 1919 года, правда, состоялась у учителей города первая инструктивная встреча с «Москвой» по организации педагогического процесса, но речь об этой встрече необходимо предварить рассказ[ом] о семье, из которой вышел представитель Москвы, который был субъектом этой встречи, иначе нельзя будет понять некоторых деталей её и невозможно представить колорит этого события.

Семья Александра Васильевича Хвалебнова, б[ывшего] смотрителя Слуцкого дух[овного] училища

Октябрьская соц[иалистическая] революция застала эту семью в следующем составе: отец – священник, мать – Валентина Ивановна и дети: Георгий, только что кончивший Слуцкую мужскую гимназию, и дочь Ольга, ученица гимназии. Юра, как рассказывал его отец, увлекался в гимназии латинским языком и писал своему учителю письма на латинском языке. Валентина Ивановна, женщина «бальзаковского» возраста, была натурой деятельной, эмоциональной и даже страстной, одним словом женщиной бальзаковского склада, излюбленным типом женщины в романе Бальзака. Она скоро поняла всю трагедию своего положения в качестве жены священника в «новых» условиях, а особенно положения детей, поповских детей, и решила пойти на коренную ломку своей семейной жизни. Из эвакуации в город Ковров она в Слуцк уже не возвратилась, а переехала в Москву при содействии некоторых знакомых. Весной 1918 года она со своей дочерью Олей приезжала в Слуцк, но на положении временной гостьи и, очевидно, для того, чтобы договориться о полном отрыве семьи от отца. Оля тогда была совсем ещё зелёной девочкой и, как некую деталь её бытия в то время, хочется отметить, что она пела у меня в монастырском хоре в партии альта.

У Валентины Ивановны «младая кровь» ещё бурлила, и она встала на стезю, как об этом говорится в Библии, жены египетского фараона Пентефрия, которая «возгорелась» от красоты Иосифа прекрасного и склоняла его «на грех» с собой, но он «устоял» от соблазна и стал предметом мести за «это». «Иосиф прекрасный» Валентины Ивановны (это был один юноша из еврейской семьи Слуцка) не был таким щепетильным и сдался на милость своей победительницы. Так составилась новая семья Хвалебновых в Москве. У людей, даже привыкших к самым неожиданным новостям, такое сочетание семьи казалось фантастическим и несбыточным, но однажды из Москвы приехал в Слуцк один учитель, бывший там на конференции и навещавший «семью» Хвалебновых, человек, не склонный к вымыслам и с реалистическим складом ума, и он говорил, что имел возможность наблюдать очень прозрачные намёки на супружеские отношения между Валентиной Ивановной и её Иосифом прекрасным. Но как же дети?

Юра в Москве учился в только что открытом при Наркомпросе институте по подготовке инспекторов по народному просвещению. Весть о приезде его в Слуцк с быстротой молнии разнеслась по Слуцку, и учителя с нетерпением искали встречи с ним. Особенно этой встречей были заинтересованы те учителя б[ывшего] коммерческого училища из «старых», которые по заслугам, конечно, считали себя революционерами в педагогическом деле и которым, прямо сказать, хотелось помериться революционными силами, революционным сознанием с новой «Москвой». Встреча состоялась в б[ывшем] коммерческом училище. Несмотря на опасение о том, что меня могут обвинить в злоупотреблении религиозными образами при описании событий, не могу отказать себе опять в случае воспользоваться этим, потому что уж очень подходит для наглядности описания встречи с Юрой Хвалебновым. В Евангелии повествуется, что когда Христос вошёл в силу юношеского развития, юношеского ума, то он пришёл в синагогу, и здесь книжники-фарисеи проверяли его развитие, его ум: задавали ему вопросы, а он давал ответы. Такая же картина получилась при встрече с Юрой: он, вчерашний гимназист, один оказался окружённый своими бывшими мастодонтами-учителями, «вопрошавшими» его, и давал ответы «по мандату» новой советской власти и отвечал как «власть имущий». Отцы и дети – здесь именно эта проблема особенно ярко была налицо. То, что Юра раскрывал в своей речи, особенно затронуло «старых» из б[ывшего] коммерческого училища, и Антонина Владимировна Бердоносова изрекла: «Всё осталось по-старому, только мы раньше были революционерами, а теперь стали контрреволюционерами». Конечно, она в своей речи, как говорится, сильно заострила углы – выразилась гиперболически, но горечь её (речи) свидетельствовала о том, как далеки были новые веяния в педагогике от того, что составляло credo даже передовых учителей того времени.

Летом мы узнали печальную новость о том, что Юра Хвалебнов утонул на Украине, где он был с одним детским домом. Оля Хвалебнова сделалась видным деятелем женского движения в международном масштабе [4]. Её имя не раз упоминалось в составе делегаций на международные встречи женщин. Прошлой осенью, когда я был в Москве [5], я разузнал её адрес на улице Грановского и в простоте сердечной обратился к Ольге Александровне Хвалебновой с просьбой сообщить о судьбе её батюшки, с которым у меня были дружественные отношения на почве увлечения музыкой и пением, но ответа не получил. По этому поводу могу сказать только одно: «чтый да разумеет».

 

***

 

Жизнь в городе вошла в привычный порядок. Часто тогда устраивались собрания, на которых выступал Владимиров, председатель уисполкома. Свои речи он обычно начинал словами: «Когда пролетариат взял власть в свои мозолистые руки…» В городе у одного из бежавших из него поляков был большой фруктовый сад, который был взят под общественное пользование. В саду была устроена небольшая сцена, на которой весной и летом выступал хор любителей пения под управлением Плышевского. В городе была дружина добровольцев-пожарников под командованием Мышалова, которая время от времени устраивала марши по городу.

Бывшие трактиры Соломяка и Соловейчика приспособились к новой обстановке и превратились в столовые общественного питания.

В июле 1919 г. группа учеников б[ывшего] коммерческого училища под моим надзором была направлена в имение Ивань, в семи вёрстах от города на уборку ржи. Это имение раньше принадлежало русскому помещику Кирьякову, который был комендантом г. Львова после его взятия русскими войсками. Ребята связывали рожь в снопы за прошедшей машиной-жаткой. Здесь мы наблюдали за жизнью новых «хозяев» имения. По праздникам они приходили в б[ывший] господский дом, устраивали игры, танцевали. Кормили ребят хорошо, как в шутку они говорили: «вы съели у нас всех телят». Работали здесь недели две. Пошли упорные слухи о том, что поляки начали наступление на белорусском фронте. Стали говорить о том, что в окрестностях уже побывали разведчики, и однажды утром я обнаружил, что все мои «работники» сбежали в город, а когда я держал путь туда же, то над моей головой летали уже польские военные аэропланы.

[Польская оккупация]

Поляки вошли в город после небольшого боя [6]. Все советские учреждения ещё накануне эвакуировались, а в городе оставались только отдельные красноармейцы для прикрытия отступления. Мы были очевидцами, как по Тройчанам стремительно промчались последние отступающие, залегавшие где-то по огородам; раздавались несколько выстрелов и по улице уже промчались передовые польские части. Раздался звон: его открыто предписало командование польских войск. Поляки потеряли двух солдат убитыми. Были устроены пышные похороны, и при них опять предписано было открыть церковный звон. Вошли в город одетые с иголочки во всё американское и вооружённые на французский манер. Навезли горы разных американских консервов. Принесли с собой идею возрождения великой Польши «от можа до можа» [7] и свой польский гонор. По вечерам солдат приводили на городскую площадь, появлялись ксён[д]зы, и творилась общественная молитва, после которой разносилось «Еще Польска не сгинела… Наши флаги бялы и червлены – пшилёна наша польска края» [8]. Иногда на этой церемонии присутствовали две величественные мужские фигуры с французскими военными фуражками на голове.

Пролилась первая кровь мести, и было вывешено объявление, что такие-то расстреляны и предупреждение, что так поступлено [будет] с каждым, кто будет против польской власти. В город возвратились все бежавшие из него от советской власти, весёлые, заносчивые паны и экзальтированные паненки.

В городе был восстановлен магистрат под руководством военного коменданта. Приступила к работе дефензива [9], и, таким образом, перестройка жизни в городе на новый лад была закончена. В ход пошли польские «костюшки», но разрешены были к обращению по известному курсу и «царские» деньги, с которыми, однако, кто-то сшутил странную шутку: был пущен слух, что среди них были фальшивые и эти фальшивые были с проколом, а отсюда при расплате ими на них усиленно искали след прокола и если таковой обнаруживался, их отказывались принимать. Деньги без прокола назывались «кнак». В магазинах и присутственных местах требовалось говорить по-польски, что, впрочем, не удавалось строго выдерживать, особенно – в торговле.

В школах было введено обязательное изучение польского языка, и в коммерческом училище среди преподавателей иностранных языков появилась ещё на положении persona grata некая пани Рачевская. На преподавателей была возложена обязанность изучить польский язык, создан был для этого кружок, причём изучающие время от времени должны были подвергаться проверке.

Белорусский язык разрешён был к употреблению, пользовался, так сказать, презумпцией, благоприятным отношением к нему: боялись отпугнуть от себя белорусов. Русский язык признавался, очевидно, временно по нужде терпимым, а еврейский жаргон – запрещён к употреблению в общественных местах [10].

Коммерческое училище было восстановлено, как и гимназии, в status quo ante [11], т. е. в своём прежнем педагогическом положении со всеми его особенностями. Теперь оно было на самоокупаемости, т. е. существовало за счёт оплаты за обучение. Состав его преподавателей был прежний, за исключением принятого на должность секретаря и кассира генерала Синицына, застрявшего в Слуцке осколка б[ывшей] царской армии [12].

Всю зиму жизнь протекала более или менее спокойно, но весной разыгралась трагедия, в которой замешанным косвенно оказалось и коммерческое училище. Дефензива раскрыла заговор против польской власти в одной из ближайших к Слуцку деревень. Участником в заговоре оказался ученик 5 кл[асса] коммерческого училища Василий Метельский, и когда об этом стало известно в Минске центральному управлению, то последовал 25-го мая приказ – немедленно закрыть училище. Дефензивой была раскрыта организация, которая готовила восстание среди населения при наступлении советских войск, которое ожидалось весной. Взяты были и заключены шесть человек взрослых, в том числе три брата, и Метельский несовершеннолетний. Расстрел их был назначен на одно воскресенье, о чём широко было оповещено население. Польские власти, очевидно, при этом имели в виду запугать население.

Был на редкость яркий весенний день. Воскресенье [13]. В городе собралось множество народа из деревень. Их вывели из тюрьмы связанным по рукам. Раздалось: «последний нонешный денёчек…» (Мы жили тогда на главной улице города, против тюрьмы, и были очевидцами). Их повели на расстрел через весь город в сторону кладбища. Сзади следовала пролётка с врачом Селицким (поляк). На улице по обе стороны стеной стояло население. Раздался отдалённый залп у кладбища, и на колокольне собора раздался звон, призывающий к обедне.

Метельский по малолетству не был расстрелян, его при отступлении увезли в Польшу, а потом он оттуда возвратился домой. Ходил слух, что одному из осуждённых удалось убежать, но слух этот был опровергнут, когда прах расстрелянных был перенесён на одну из городских площадей и оказались трупы всех шести расстрелянных [14].

Дальше события развивались против польских оккупантов: началось наступление против них. Они заметно нервничали. Началось отступление польского войска. Оно длилось несколько дней. В конце его город был отдан на три дня на грабёж польскому воинству. Это были три ужасных дня произвола – грабежей и насилий [15]. Страшен и противен человек, когда с него снимут, или он сам с себя снимет узду моральных и бытовых запрещений и ограничений и когда он сам себе скажет или ему скажут: ты теперь зверь и поэтому можешь действовать в соответствии со своей зверской натурой. И они действовали: грабили, насильничали. По городу разносился крик еврейских детей, которые старались защитить свои дома: «пожар, пожар!» – кричали они, но «они» знали, что им всё позволено, и творили своё грязное дело. Защищаться было бесполезно: в их руках оружие. К нам в квартиру пришли двое. Всё было открыто настежь. Мы сказали, что мы – учителя, в надежде, что это, может быть, что-нибудь им о чём-нибудь скажет. Нет, они принялись с каким-то тупым упорством везде шарить, перерывать, выбрасывать, рвать. Нашли ридикюль с николаевскими двадцатипятирублёвками, разорвали его и стали расхватывать деньги, как зверь рвёт свою добычу [16]. Звери, звери!!! Ушли, а нам говорили потом соседи, когда мы им рассказывали о своих «гостях», что у нас ещё были люди с «совестью». Перед уходом из города, на рассвете одного дня, зажгли мосты, сожгли коммерческое училище: нанесли в него соломы, облили керосином и не давали тушить пожар, так что от него остались только одни стены.

По пятам отступающих вошли наши [17]. Вместо ушедших, хорошо одетых и вскормленных американцами, вошли плохо одетые, почти босые наши спасители. Какая трагедия жизни!

Наступление шло под лозунгом: «Даёшь Аршаву!» Через город шли и шли войска. Проходила артиллерия. В городе установилась прежняя власть. В городском саду опять проходили собрания. И опять пролилась кровь мести, но с другой стороны, и об этом было объявлено по городу.

Однажды утром по городу стала распространяться тревога: под Варшавой наши войска потерпели поражение, и волна наступления двигается к нам. Отступающие части стали проходить через город и рассказывали, что видели уже трубы домов в Варшаве… и вот разбиты. Тут только спохватились: так торопились к «Аршаве», что целые полки польских войск оставили у себя в тылу. Говорили, что поляками командовал под Варшавой сам Фош, главнокомандующий французской армией [18].

Три дня бой шёл в самом городе. Французские восьмидюймовые орудия были поставлены в черте монастыря и вдоль главной улицы города. Снаряды со стороны наших войск ложились на город. Мы спасались в каменном здании больницы. Канонада временами затихала, и население выходило на улицу, чтобы разузнать, как идут дела в городе. Тут обнаруживали, что в такой-то дом попал снаряд и убита вся семья, там убило того-то, а там несколько человек. Стало очевидным лицо войны.

Рижский договор [19] был заключён, когда наши войска стояли на расстоянии 13-ти километров от Слуцка в сторону Бобруйска. Граница была установлена по линии расположения немецких войск под Барановичами. В Слуцк возвратились представители советской власти.

В промежуток времени между наступлением на Варшаву и отступлением после поражения под ней мы, учителя теперь уже б[ывшего] коммерческого училища хоронили учителя химии Владимира Степановича Щербовича-Вечера. Совсем молодой парень, 24–25 лет, был сражён туберкулёзом. Как видно, он ещё на войне глотнул немецкого химического газа, а затем кое-что добавил к этому на уроках химии, а главным образом – ухаживал за своей туберкулёзной сестрой и заразился. Мы навещали его в деревне, когда он уже сильно ослабел. Он просил: «Спасите, спасите, отправьте в Крым», но об этом не могло быть и речи, потому что кругом кипела война. Привезли его в больницу, но только для того, чтобы как-нибудь смягчить его смертные часы. Однажды рано утром к нам постучала в окно его мать и сказала: «Володя умер!» Какая это была трагедия для семьи: учили деревенского мальчика, вывели в люди и вот… похоронить! Был он к тому же на редкость умным, талантливым и сердечным человеком. Проводили мы его в последний путь по тому шляху, по которому через несколько времени поляки наступали на город [20].

Итак, коммерческое училище было закрыто на этот раз навсегда, а здание его сожжено до основания, и, наконец, все учителя его «старины» выехали в Россию к своим домашним пенатам.

Среди многих моих жизненных впечатлений, так или иначе отложившихся в моей душе в виде воспоминаний, коммерческое училище, несмотря на то, что мне пришлось в нём мало работать и в «смутную» пору его существования, оставило глубокий след в следующих отношениях, или, как говорят, аспектах.

1. В лице его педагогического коллектива я встретил редкие явления людей, спаянных единой идеей, упорно добивающихся её осуществления. Это был единственный случай в моей жизни.

2. Я не встречал больше в жизни таких преподавателей русской литературы, какой была Антонина Владимировна Бердоносова. Я был всегда в восторге от тех постановок на литературные темы, которые она осуществляла как иллюстрации к её занятиям. Так, например, я был восхищён постановкой ею по «Повести о том, как поссорились И.И. и И.Н.» [21]. Это было в её лице редкое сочетание двух качеств, необходимых для преподавания литературы.

3. Нигде в жизни, в педагогической деятельности я не встречал такого удачного разрешения преподавания иностранных языков, как это было в коммерческом училище. Здесь была библиотека с самыми элементарными рассказами на иностранных языках, и дети с раннего возраста приучались к чтению и рассказыванию.

4. Я считаю, что вопрос об отношениях между учащими и учащимися в коммерческом училище был разрешён на высоком уровне, что мне в жизни приходилось мало встречать, если не сказать – совсем не встречать. Об этом особенно приходится вспоминать, имея в виду «порядки» в нынешних школах.

5. Я считаю, что в коммерческом училище был разрешён вопрос о приучении учеников самим убирать за собой классы, а в частности – ухаживать за цветами в классе. На этот счёт в коммерческом училище был образцовый порядок [22].

Теперь это, очевидно, дело невозможное, но опыт работы этого училища неплохо было бы изучить нашим нынешним школам.

Жизнь в Слуцке при советской власти

При оставлении поляками Слуцка по Рижскому договору с ними ушли за новую границу с Польшей некоторые жители города. Наконец, перемены с властями прекратились, твёрдо установилась советская власть.

Во главе вновь организованного отдела народного образования стали на этот раз белорусы: зав[едующий] отд[елом] Окулин и инспектор-инструктор Пецевич. Вместо б[ывшей] женской гимназии создана была школа второй ступени. Волею руководителей отделом нар[одного] образования я был определён в ней быть зав[едующим] у[чебной] частью [23]. В основном в педагогический состав школы вошли преподаватели б[ывшей] женской гимназии [24].

Новым в расписании учебных занятий было учреждение «урока питания». Так назывался перерыв в занятиях, во время которого ученикам и преподавателям выдавался бутерброд из небольшого куска ржаного хлеба с ломтиком сала [25]. Время было тяжёлое и с питанием, и с одеждой. В качестве обуви применялись в летнее время деревянные сандалии, и в городе стоял своеобразный гул и стук от них. На смену им стали шить матерчатые туфли с верёвочной подошвой, но это было уже роскошью. Были в ходу лапти. Часто можно было видеть баронессу фон-Шлиппенбах шествующей по городу босячком, но с пышной шляпкой на голове.

Денежные знаки совсем вышли из употребления, и обмен производился на рожь. Если, скажем, нужно было купить мази для обуви, то берёшь с собой мешочек с рожью и направляешься в магазин. Рожь взималась в плату за обучение. В школе была отдельная комната, в которой она хранилась насыпью. Время от времени приступали к дележу, и тогда подводы с мешками ржи направлялись в квартиры учителей. При этом среди населения было ещё в ходу золото, и Слуцкий житель Мигдал ездил специально в Минск, чтобы узнать его курс и по пути с вокзала на ходу уже возвещал его.

Учителям несколько позднее отдан был в эксплуатацию монастырский фруктовый сад, урожай которого они перепродавали одному «гешефтмахеру» на золото, которое они поделили между собой.

Учителям также отдан был в пользование огород около костёла. Это было свидетельством проявления заботы об учителях со стороны органов народного образования, но жизнь всё равно была тяжёлой, особенно для семейных учителей, как, например, для А.А. Корсуня. Поэтому иногда бывало так, что ученики отдавали ему свои бутерброды, которые получали на «уроках питания».

[26]

Обстоятельства вынудили меня встать на «двойную тягу» для обеспечения своего существования: одно время я служил в Слуцком отделении Центробелсоюза письмоводителем и «бегал» на уроки в школу. Потом и совсем перешёл на работу в Центробелсоюз [27]. Здесь зарплату нам частично выдавали натурой: солью, мануфактурой и др. предметами. В обмен шла соль. Нас спасало от голода то, что удавалось запасать на зиму фрукты и выкармливать кабанчика, для кормления которого летом собирали траву, а к ней примешивали варёную картошку. И этого было недостаточно, и мы принимали на квартиру учеников за оплату натурой. Жили мы тогда, как выше было уже указано, в особняке по главной улице. Домик был в саду, в котором были фруктовые деревья – груши. Кое-что я прирабатывал пением и по должности регента – булки хлеба и домотканое полотно.

На основании всего этого разве нельзя этот период нашего бытия назвать «хождением по мукам»?

Нельзя обойти молчанием некоторые эпизоды из жизни этого периода.

1. Трагическая смерть Марии Васильевны Киркевич, урождённой Фёдоровой

Выше она упомянута мною в числе учителей женской гимназии. Была она человеком со своеобразным складом характера: сухость, рассудочность были развиты у ней не по возрасту. Казалось, что она засушила себя математикой. Было известно, и сама это говорила, что у ней был «поклонник» – молодой человек, который ей нравился, но она отклонила его предложение сочетаться браком, предпочтя ему человека уже пожилого и, как видно, достаточно потрёпанного в жизни, из соображений узко материальных, чуть ли только из-за того, что последний имел хорошую квартиру и был несколько лучше обеспечен. И вот среди нас появилась парочка с явными признаками большого различия в возрасте. Появилась дочка, и «она» стала называть «его» папочкой. Тогда как раз были у нас дежурства в монастырском саду, отданном нам в эксплуатацию. На них часто и появлялась она с колясочкой и «папочкой». Мы привыкли, в конце концов, к этой семейной идиллии и вдруг узнаём, что Мария Васильевна при смерти. Оказалось, что ей делала аборт некая Ляндо, и у ней начался процесс заражения крови. Сделал ей операцию врач-хирург А.Д. Перминов, но было уже поздно: она скончалась. Известие об этом потрясло нас всех. Речь на похоронах произносил Слуцкий «Златоуст» А.К. Петкевич (см. выше). Он теперь работал не адвокатом, а преподавателем математики [25].

Девочку М.В. отправили на воспитание к матери её, т. е. к бабушке, а «папочка» женился на Рынейской, преподавательнице рукоделия.

2. Встреча с земляками-пермяками

Во время войны с поляками по прилегающему к Слуцку фронту курсировала бригада артистов, дававших концерты для красноармейцев. В числе этой бригады были: артист пермской оперы баритон Демерт с женой Прозоровской, урождённой пермячкой. Жили они на станции в специальном вагоне, где я и навестил их на правах земляка. Вспоминали Пермь и пермскую оперу. Демерт, между прочим, вспомнил о семинаристе Петре Шестакове [29], который выступал при нём в оп[ере] «Садко» в роли веденецкого гостя.

Бригада давала концерт в клубе Ивановой. Демерт пел арию Онегина из оп[еры] «Евгений Онегин», а Прозоровская декламировала «Умирающего лебедя» Бальмонта под музыку Сен-Санса [30] в сопровождении скрипки. Встреча воскресила в памяти юные годы жизни в Перми [31].

3. Проповедь иеромонаха Ионы [32]

В последний раз я видел его в Казанской академии в июне 1913 г., когда он был Владимиром Покровским, а товарищи звали его Володькой Покровским. О нём был у меня разговор с иеромонахом Нилом (Фёдором Жуковым), когда я виделся с ним в Зилантовом монастыре в Казани в августе того же года. Нил тогда скорбел о том, что Покровский постригся в монахи без достаточной подготовки к этому. Иону я тогда не встречал, и вот я вижу его произносящим проповедь с амвона Слуцкого собора. Призываю в свидетели Овидия Назона: нет! Сколько я не привык к его «Метаморфозам», но сию не могу понять, нет, не могу! Он говорил о страданиях Богоматери по поводу войны и её лишений. Он говорил: «А вы думаете – легко ей, нашей матушке…» и т. д. Я был на положении Евгения Онегина, когда он в Петербурге на балу встретил Татьяну и задавал вопрос: «Ужели это она, та девочка…» и т. д. Смотрел я на оратора и думал: «Ужели это он, Владимир Покровский, кавалер и ухажёр!» Да, но было так! У меня не было желания встретиться с ним tete-a-tete, и я ограничился только созерцанием издалека.

4. Вымирание старых холостяков

Подмечено, а теперь, можно сказать, и доказано, что одной из причин, порождающих явление в мире старого холостячества, было стремление к карьере и как только оно, это стремление, теряло под собой почву вследствие ли насыщения, или вследствие изменившихся условий жизни, люди, страдающие этим пороком, бросались в объятия Гименея, подчас очертя свою буйную головушку. Так именно случилось в Слуцке с двумя видными деятелями на ниве просвещения. Директор б[ывших] мужской и женской гимназий, действительный статский советник Владимир Константинович Соколов, дожив до 55 лет, так и не удосужился жениться. Где тут было жениться, когда вдали маячили генеральский чин и мундир?! И вот Октябрьская революция перетряхнула всю жизнь: мираж скрылся [33]. Потянуло к домашнему уюту, в лоно Гименея, и он впервые заметил, что около него живёт и работает его же секретарём «она», Нина Филимонова, девица 24–25 лет [34]. Разница в годах? Но ведь в опере «Евгений Онегин» ещё генерал Гремин доказал, что «любви все возрасты покорны», а Татьяна показала образец преданной жены. Сердце Нины Филимоновой было тоже не камнем: вместе работали – вот и всё! Любопытно, что больше всех разница в годах «влюблённых» взволновала Марию Васильевну, тогда ещё Фёдорову, а не Киркевич. «Не понимаю, – философствовала она, – как можно любить старика?», а сама, между прочим, когда ей пришла пора сделать выбор себе муженька, то предпочла молодому искателю её руки пожилого, сильно потрёпанного человека, который был по возрасту, правда, моложе Соколова, но по «опыту» жизни, вероятно, старше его.

Инспектором в той же гимназии работал Андрей Андреевич Воскресенский, мужчина под сорок лет и тоже старый холостяк. Он тоже «запустил» срок женитьбы в служебном пылу, и казалось, что у него «это» отмерло, но вот жизнь тряхнула, и потянуло к семейной жизни. Был он стеснительным в женском обществе, робким, и это подметила его прислуга Ядвига – полька. Он поддался её влиянию и «согрешил». «Согрешил» он в тот момент, когда была польская оккупация и когда Ядвига радовалась приходу польского войска, разделяла радость с другими, в том числе и с представителями этого войска. Но вот они ушли, а она оказалась уже не одна, а с зародившейся в ней новой жизнью. «Расхлёбывать кашу» пришлось Андрею Андреевичу. Ядвига категорически нарекла его «отцом семейства», и он пошёл регистрировать новорождённого. Служитель загса Лещинский так описывал это событие: «Пришёл он к нам стеснительный, мнётся, заикается и с трудом изложил своё «дело». В жизни всяко бывает! [35]

5. «Чествование» в Слуцке лорда Керзона [36]

Ультиматум, предъявленный этим лордом Советской России, нашёл свой достойный отклик и в Слуцке. Были митинги, произносились горячие речи, и, наконец, организована была демонстрация. Это было зрелище, достойное кисти художника. Карнавальное шествие! Где-то раздобыли цилиндр, сюртук, полосатые брюки и сделали чучело, которое обозначало лорда Керзона. Смех, крики в адрес виновника этого «чествования» неслись со всех сторон. Всё, что могло быть порождено юмористическим складом человеческого ума и выражено в острой сатире – всё было использовано на этой демонстрации. Слуцк демонстрировал своё политическое сознание.

На заставке - Слуцк, армейский марш поляков по городу, 1920. https://zbiory.mhf.krakow.pl

В начало

Публикация первая:
[Назначение в Слуцкое духовное училище]
[Местечко] Паричи
Организация занятий [трёх духовных училищ]

Публикация вторая:

Слуцк [(описание города)]

Публикация третья:
Слуцк во время империалистической войны (август 1916 г. – октябрь 1917 г.)
Гримасы этого периода жизни в Слуцке

«Игорный дом» Петкевичей
«Счастливый» брак Слуцкой красавицы Рахили Гецовой
Преступление земского начальника Катранова, или проделки «пиковой дамы»

«Хождение по мукам» [Жизнь в доме еврейской семьи Эпштейн]
Слуцкая женская гимназия

Публикация четвёртая:
[1917 г.]
[Немецкая оккупация]
[Жизнь в доме белорусской семьи Терравских]
[Слуцкое] коммерческое училище
 

Публикация пятая:

[Установление советской власти]

Семья Александра Васильевича Хвалебнова, б[ывшего] смотрителя Слуцкого дух[овного] училища

[Польская оккупация]
Жизнь в Слуцке при советской власти

1. Трагическая смерть Марии Васильевны Киркевич, урождённой Фёдоровой
2. Встреча с земляками-пермяками
3. Проповедь иеромонаха Ионы
4. Вымирание старых холостяков
5. «Чествование» в Слуцке лорда Керзона

Публикация шестая:

Mein «Alter ego» в Слуцке

Выступления на вечерах, в частности в женской гимназии

Отъезд из Слуцка на Урал

КАК СОЗДАВАЛАСЬ «ОЧАРОВАННАЯ» ДУША

Кружок любителей музыки в Слуцке
Я регент и солист Слуцких хоров

1. Бронштейн Саул Симонович.
2. Отделом социального воспитания.
3. Из романа А.С. Пушкина «Евгений Онегин».
4. Хвалебнова Ольга Александровна (1902–1982) – советский общественный деятель, член РКП(б) с 1920 г. Секретарь Союза писателей СССР в 1939–1942 гг., заместитель председателя правления Всесоюзного общества «Знание» в 1949–1969 гг., заместитель председателя Комитета советских женщин в 1941–1980 гг.
5. В октябре 1963 г.
6. Взятие Слуцка польской армией произошло 10 августа 1919 г.
7. «Польска от можа до можа» – «Польша от моря до моря», польский националистический лозунг создания государства от Балтийского до Чёрного моря.
8. «Еще Польска не сгинела…» – «ввеки Польша не погибнет», первая строка гимна Польши.
9. Польская контрразведка.
10. В очерке «Пётр Алексеевич Иконников в Белоруссии» в составе автобиографических очерков «Петя Иконников» в «пермской коллекции» воспоминаний автор указывает иначе: «Поляки повели другую политику, чем немцы, а именно: политику на ополячение, но делали это под видом белоруссификации. В магазинах было запрещено говорить по-русски, а разрешалось говорить или по-белорусски, или по-польски. В школах было введено обязательное изучение польского языка» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 112.
11. Status quo ante – по-латински положение дел, которое было раньше.
12. В очерке «Пётр Алексеевич Иконников в Белоруссии» в составе автобиографических очерков «Петя Иконников» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «П.А. продолжил второй год работать в коммерческом училище и вёл занятия в восьмом классе женской гимназии по латинскому яз[ыку]» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 112.
13. 25 апреля 1920 г. в Слуцке были казнены 14 слуцких партизан.
14. В очерке «Пётр Алексеевич Иконников в Белоруссии» в составе автобиографических очерков «Петя Иконников» в «пермской коллекции» воспоминаний автор указывает: «В последствии трупы расстрелянных были извлечены из земли и с почестями похоронены на одном из холмов города» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 112 об.
15. 12–14 июля 1920 г.
16. В очерке «Пётр Алексеевич Иконников в Белоруссии» в составе автобиографических очерков «Петя Иконников» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «Солдаты шарили по домам и забирали всё, что хотели. Первый раз в жизни П.А. пришлось встретиться с глазу на глаз с грабителями, которые молча вошли в квартиру, молча перерывали вещи, наконец, нашли царские деньги, расхватали их, взяли две коробки спичек и ушли» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 113.
17. 15 июля 1920 г.
18. Фош Фердинанд (1851–1929) – французский военачальник, маршал, в 1918 г. главнокомандующий союзными войсками во Франции.
19. Рижский мирный договор между РСФСР и Польшей, завершивший советско-польскую войну, подписан 18 марта 1921 г.
20. Слуцк вновь находился под польской оккупацией в октябре-декабре 1920 г.
21. «Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» – повесть Н.В. Гоголя.
22. В очерке «Пётр Алексеевич Иконников в Белоруссии» в составе автобиографических очерков «Петя Иконников» в «пермской коллекции» воспоминаний автор указывает: «Большим новшеством было то, что ученики сами производили уборку классов: уборщица ставила у дверей класса ведро с влажными опилками, щётку, воду для поливки цветов (на окнах везде были цветы), а двое дежурных производили уборку» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 111.
23. Автор работал в Слуцкой школе второй ступени с декабря 1920 г. по сентябрь 1922 г.
24. В очерке «Пётр Алексеевич Иконников в Белоруссии» в составе автобиографических очерков «Петя Иконников» в «пермской коллекции» воспоминаний автор пишет подробнее: «В школе из прежнего состава оставались немногие. Остался преподаватель словесности Степан Герасимович Перегуд-Погорельский. Он, наконец, женился на бывшей классной даме – Марии Михайловне. Остался преподаватель физики и химии Алексей Александрович Корсунь, профессор. Вечно в движении, в хлопотах по профсоюзному делу – «каким ты был, таким остался». Осталась бывшая классная дама, а теперь делопроизводитель – Зинаида Арефьевна («Ореховна», как её между собой называли ученики) Самсыгина. Осталась преподавательница рукоделия – О.К. Рынейская, вышедшая потом замуж за овдовевшего Киркевича: она заняла место покойной математички Марии Васильевны. Наконец, осталась преподавательница французского языка б[ывшая] баронесса фон-Шлиппенбах Валентина Михайловна, муж которой потомок шведского генерала Шлиппенбаха, был до революции предводителем дворянства в г. Лепеле Витебской губ[ернии]. Теперь она опустилась, ходила по городу босяком, жила в одиночестве с собачкой.
Из школы выбыли: б[ывшая] начальница гимназии М.В. Петрашен и преподавательница математики А.В. Свешникова, та самая, которая больше всех радовалась по случаю убийства Распутина и которой принадлежало классическое выражение по вопросу о том, можно ли доверить преподавание человеку, не имеющему соответствующего диплома: может ли таковой преподавать? Она на этот вопрос отвечала категорически: «преподаёт, значит – может преподавать».
Особенно чувствовалось отсутствие Александры Васильевны: она всегда умела поддерживать в гимназии оживлённую беседу.
Вновь прибыли: преподаватель математики Шолом Менделевич Бедчер и естествознания –… Ляндо» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 114–115.
25. Там же автор указывает, что кроме бутерброда с салом в завтрак входила ложка сахарного песка к чаю. (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 118 об.).
26. В очерке «Пётр Алексеевич Иконников в Белоруссии» в составе автобиографических очерков «Петя Иконников» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «Пронёсшаяся шквалом буря перемен в корне изменила преподавательский состав города. Так, основной состав учителей коммерческого училища по главе с директором его Д.И. Ивановым уехал в Россию, а примкнувшие к нему в период войны преподаватели, молодёжь, разлетелись, кто куда. Преподаватель рисования И. Носань некоторое время занимался гончарным делом: выделывал крынки, латки и продавал их по такой цене: «насыпал в ту или иную посудину ржи до краёв». Здание коммерческого училища – остов его так и стоял немым укором за свершённое поляками преступление. Потом один угол его приспособили под сушильню фруктов.
Коллектив учителей мужской гимназии постепенно разлетелся в разные стороны.
… Преподаватель литературы гимназии Иван Михайлович Теодорович со своей супругой Софьей Оскаровной, преподавательницей немецкого языка, выехал в Польшу. Преподаватель истории Африкан Александрович Малис ещё раньше уехал директором во вновь открытую гимназию в местечко Копыль.
П.И. Сутрис уехал в свою Латвию. Даляк И.П. и Кюи, преп[одавательница] французского языка, выбыли не известно куда.
Около монастырской церкви появились два новых холма: в них похоронены старики учителя духовного училища: М.А. Журавский и Н.Ф. Будзилович. Инспектор М.И. Волосевич уехал в Минск и там женился» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 115–115 об., 116.
27. В очерке «Пётр Алексеевич Иконников в Белоруссии» в составе автобиографических очерков «Петя Иконников» в «пермской коллекции» воспоминаний автор указывает, то он работал в Слуцком отделении Центробелсоюза по совместительству делопроизводителем с 18 июня 1921 г. по 1 сентября 1922 г., а затем только там старшим счетоводом до 10 июня 1923 г.
«Во время голода в Поволжье кооперация заготовляла хлеб для голодающих. Работа П.А. заключалась в выписывании фактур на получение кооператорами товаров на сданную рожь и др. сельскохозяйственные продукты. Существовало множество эквивалентов на разные товары, по ним и выписывались фактуры. Нужно было быстро производить много вычислений, и голова П.А. иногда уставала до крайней степени. Служащим в отделении иногда зарплата выдавалась натурой: солью, керосином, мануфактурой и т. д. Это хорошо поддержало бюджет П.А.» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 119.
28. А.К. Петкевич стал работать преподавателем математики в школе второй ступени после возвращения в Слуцк и смерти М.В. Киркевич.
В очерке «Пётр Алексеевич Иконников в Белоруссии» в составе автобиографических очерков «Петя Иконников» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «Крылья картёжника были подрезаны. Не было возможности произносить речи по адвокатской работе. Он заметно «осел», выленял, потускнел; не было прежнего полёта, и последнюю речь он произнёс на похоронах своей предшественницы. Жена его, красавица, патронесса картёжного клуба тоже вроде как отцвела и занялась хозяйствовать в только что купленном доме. В школе ей оставлена была должность зав[едующей] учебной частью в младших классах» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 114.
Там же автор уточняет, что был заведующим учебной частью в старших классах.
29. Шестаков Пётр Евгеньевич. См. Часть III. Пермская духовная семинария начала XX века.
30. Сен-Санс Шарль Камиль (1835–1921) – французский композитор, дирижёр, пианист, критик и педагог.
31. В очерке «Пётр Алексеевич Иконников в Белоруссии» в составе автобиографических очерков «Петя Иконников» в «пермской коллекции» воспоминаний автор пишет об этом подробнее: «Летом того же [1919] года Слуцк посетила бригада артистов, обслуживающая фронт, в составе: руководителя бригады – оперного певца Демерта, его жены – декламатора Прозоровской, одного баритона, одного тенора, сопрано и скрипача…
Бригада давала для населения города концерт в клубе. Демерт пел ариозо Онегина: «Вы мне писали…» Тенор пел «Куда, куда вы удалились…
Сопрано: арию Лизы из «Пиковой дамы» – «Ах утомилась, устала я…». Скрипач сыграл «Октября» из «Времён года» П.И. Чайковского. Прозоровская декламировала под аккомпанемент пианино и скрипки стихотворение Бальмонта «Умирающий лебедь». А вначале была показана одноактная пьеса «Ночь любви». Слуцкая публика так наскучилась без музыки, что с жадностью набросилась на концерт и с удовольствием слушала» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 117–118.
32. Иона (Покровский), иеромонах. См. Часть IV. Казанская духовная академия начала XX века.
33. В очерке «Пётр Алексеевич Иконников в Белоруссии» в составе автобиографических очерков «Петя Иконников» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «Директор [Слуцкой мужской гимназии] действительный статский советник Владимир Константинович Соколов, «царская собака» в период оккупации вновь являлся директором. Его приглашали «наладить дело» и он его налаживал» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 115 об.
34. Там же автор указывает, что после установления советской власти, «улучив подходящий момент, они выбыли на родину В.К. на Смоленщину». (Там же).
35. В очерке «Пётр Алексеевич Иконников в Белоруссии» в составе автобиографических очерков «Петя Иконников» в «пермской коллекции» воспоминаний автор указывает, что «дальнейшая судьба А.А. не известна». (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 116).
36. Керзон Джордж Натаниэл (1859–1925) – министр иностранных дел Великобритании в 1919–1924 гг. 8 мая 1923 г. направил ноту (ультиматум) Советскому правительству, содержавший угрозу полного разрыва отношений с СССР из-за антибританской политики на Востоке и антирелигиозной политики внутри СССР. Советское правительство 11 мая 1923 г. отвергло ультиматум и инспирировало массовые демонстрации, а 23 мая удовлетворило часть требований Великобритании.