...В партизанском отряде мне довелось быть рядовым. Потом, после окончания кратковременных курсов, подрывником-разведчиком. Пригодился опыт фронтовых будней, когда воевал в сапёрном батальоне в первые месяцы войны. Помню, как в деревне Живунь (там тогда стоял наш отряд) создавались добровольные комсомольско-молодёжные диверсионные группы. Преподавал подрывное дело специалист из Минского штаба партизанского движения по фамилии Шимченок. Он учил нас ставить заряды тола с капсюлями-взрывателями, пользоваться предохранителями при постановке мин под железнодорожными шпалами и рельсами, на шоссейных дорогах для подрыва автомашин. На огороде одного из сельчан был установлен трёхметровый участок железнодорожного полотна в натуральную величину. Шимченок учил нас ставить нажимные, натяжные (которые взрываются при контакте со шнуром) и особенно опасные мины, капсюли которых взрывались от контакта с батарейкой карманного фонаря. Такие мины очень трудно разминировать.

После учёбы в разное время с группами партизан мне трижды приходилось устанавливать мины по железной дороге Слуцк-Осиповичи на участках между Повстынью и Уречьем, между Уречьем и Аточкой, между Верхутином и разъездом Пасека. Эшелоны с военной техникой и живой силой противника были пущены под откос. В этих операциях принимали участие мои друзья Костя Фур сов, Степан Вдовин, Хусаин Вахитов и другие. На гравийных и песчаных дорогах между Уречьем и Кучином, между Любанью и деревней Таль, между Талью и станцией Уречье, между Слуцком и Уречьем и в других местах на минах, которые я лично устанавливал, было подорвано 16 грузовых и легковых автомашин врага.

Однажды летом сорок третьего года я поставил мину на дороге между Уречьем и деревней Рабак, километра за два от неё. Потому что если мина взрывалась близко от деревни, то фашисты расстреливали местных жителей и сжигали их дома. Мину мы ставили ночью. По дороге, где оставались следы от протектора колёс машины, я разостлал плащ-палатку, на неё выгребалась земля из ямки под ящик с толом-миной. Ящик опустили в ямку, установили капсюль с предохранителем. Ящик сверху накрывался крышкой с таким расчётом, чтобы с дороги не был заметен боёк-взрыватель капсюля мины. Закрытый ящик мы аккуратно засыпали песком с плащ-палатки. Чтобы это место не так бросалось в глаза, песок брызгали водой и куском покрышки с протектором делали отпечаток, как будто недавно прошла машина. Остальной песок с палатки уносили в сторону, чтобы не осталось никаких следов.

Мы остались в засаде напротив поставленной мины. Примерно в 10 часов утра со стороны Уречья послышался шум мотора. Через несколько минут показалась огромная крытая машина. Как только левое переднее колесо наехало на мину, раздался взрыв. Мотор отбросило метров на пять вперёд по дороге. Колесо отлетело в сторону засады метров на 10, кузов опрокинулся в кювет, но машина не загорелась. Из неё начали выскакивать немцы. Завязалась перестрелка. Из разбитого кузова выбрались арестованные фашистами советские военнопленные и убегали в лес. Несколько человек из них позже встретились с партизанами из нашей группы и присоединились к отряду. Они рассказали, что гестапо арестовало их всех в Любанском районе, держало в тюрьме, пока шли допросы, а потом в той самой машине, что мы взорвали; отправили в Старые Дороги для погрузки в вагоны и отправки на каторжные работы в Германию.

В ходе перестрелки кто-то из партизан заметил, что со стороны Уречья подъезжают машины с карателями. Продолжать бой было бессмысленно. По приказу командира взвода мы отошли в лес. Вскоре подъехавшие каратели выстроились в цепь и, стреляя из автоматов, начали прочёсывать лес. Одна из машин остановилась на опушке леса, и немцы, оставив на месте ручной пулемёт с расчётом, вышли в картофельное поле. Лес был не большим и вскоре мы вышли на эту самую опушку, напоровшись на фашистов. Пришлось рассеяться по группам в 2–3 человека и ползком в междурядьях выбираться из вражеского кольца. Когда мы выползли из ботвы, то оказалось, что перед нами болото, поросшее камышом и мелким кустарником. Идти по нему было совершенно невозможно, поэтому пришлось расходиться в разные стороны, тем более, что поле было небольшим и по нашим следам фашисты легко могли нас обнаружить. Нас спасла ещё не сжатая высокая созревшая рожь. Если бы мы опоздали с отходом ещё на 10–15 минут, то весь взвод был бы уничтожен или взят в плен.

Особенно запомнились мне мины-сюрпризы, которые изготавливал в различных вариантах молодой инженер из России Александр Беляев. В основном такие сюрпризы приходилось ставить мне с ребятами. Изготавливались они под большим секретом.

Летом сорок второго года мы ставили мину в ящике патефона на подводе по дороге между любанским вражеским гарнизоном и деревней Орлево. В пустоту металлического ящика Александр залил расплавленный тол, а капсюль взрывателя приспособил к пружине, которой заводился патефон. На круге патефона мы оставили пластинку, уже не помню какую. Ночью мы на старой кляче кое-как добрались поближе к гарнизону, имитировали перестрелку, затем убили лошадь в оглоблях, обмазали кровью старую фуфайку, положили её на повозку, прикрыв соломой ящик с патефоном, бросили ржавый диск к ручному пулемёту, а сами ушли в лес.

От связных через Леонида Манкевнча мы узнали, что каждое утро по этой дороге проходят несколько подвод с полицаями и шефом-немцем, они вывозят заготовленные местными жителями жерди и прутья для укрепления стенок окопов и траншей вокруг гарнизона, чтобы не осыпался песок. Именно на них и был рассчитан наш сюрприз.

Как потом рассказывали полицаи из этой колонны, взятые в плен, они остановились возле повозки, чтобы узнать, в чём дело. Кто-то сразу начал ворошить солому и нашёл патефон. Открыл крышку, завёл пружину, и по округе разнеслась мелодия песни. Пока подъезжали остальные и подходили к патефону, кто-то вспомнил ночную перестрелку: «Видишь, бандитов перестреляли, они и трофеи побросали». Вдруг раздался взрыв. Мина сработала. На месте было убито сразу шесть полицаев. Они стояли ближе всех к патефону, прислонившись к повозке. Несколько человек были тяжело ранены и умерли по дороге в больницу. Об этом мы узнали от местного доктора Чадовича Ивана Васильевича, который передавал нам информацию через связных. Немцы надолго запомнили партизанский сюрприз.

В другой раз мне с двумя партизанами пришлось ставить на шпалы по железной дороге обыкновенные кирпичи, которые Беляев продалбливал с одной стороны и начинял взрывчаткой – кусками тола, похожими по размеру на туалетное мыло. Из жести от консервной банки он делал предохранитель – полоска привязывалась к кирпичине верёвочками в трёх местах для безопасности при переноске.

Мы ставили такую мину недалеко от станции Уречье. Это было глубокой ночью. Для маскировки, как советовал Саша Беляев, я положил на шпалу несколько листков бумаги, вырванных из какой-то книжки, а сверху придавил их кирпичом. Осторожно перерезал все три верёвочки – и мина готова к действию.

Мы знали, что каждое утро по железнодорожным путям проходят по два патруля из немцев. Они подошли и с любопытством стали разглядывать листки, видимо, они решили, что это партизанские листовки. Один из них ногой толкнул кирпич и .. раздался взрыв. Вместе с кусками кирпича отлетела в сторону и нога фрица. Второй был смертельно ранен осколками. В это время сработала вторая мина, поставленная нашими товарищами недалеко от деревни Оточка. Тоже две жертвы. А третью мину, поставленную нами одновременно с нашей около станции Верхутино, немцы расстреляли из винтовок. Кирпичина взорвалась, не причинив никому вреда. Как потом выяснилось, кто-то позвонил в Верхутино и предупредил о наших сюрпризах.

Ещё одну мину с секретом приготовил Саша Беляев из трубок от рамы велосипеда. Трубки он наполнил толом и соединил их капсюлем-взрывателем на шарнире, который доставили нам из-за линии фронта, впрочем, как и все остальные детали, необходимые для изготовления мин – бикфордовы шнуры, взрыватели, корпуса и проч. Эти трубки крепились к деревянной палке, на которой развевался красный флаг, сшитый из куска красной материи или просто из пионерских галстуков. Такой сюрприз группы подрывников устанавливали на металлических креплениях семафора перед въездом на станцию в ночь перед Октябрьским праздником.

Утром патрули, обследуя железнодорожный путь, издалека заметили красный флаг на семафоре. Когда они подошли ближе, старший приказал другому залезть и снять флаг. Тот обрезал шпагат, который соединял металлические трубки с древком, и сорвал все вниз. В ту же секунду раздался взрыв. Закончилось все смертью одного и тяжёлым ранением другого. Снимать остальные два флага немцы уже послали полицаев. Ещё два фашистских прихлебателя пали от рук партизан.

Однажды Саша Беляев решил заминировать убитого ёжика. Кто-то из партизан заболел туберкулёзом, а лекарств в лагере не было. По совету стариков решили воспользоваться народным средством – использовать для лечения жир ёжика. А ежиную шкурку забрал Саша. Принцип заливки тола и установки капсюля-взрывателя в шкурку ёжика был похож на минирование кирпича. И предохранитель из жести тоже подошёл, только пришлось сделать его чуть меньше. Ставить этот сюрприз по дороге Слуцк-Бобруйск недалеко от деревни Кучино выпало мне с товарищами. Оставив ёжика на дороге ближе к обочине, я снял предохранитель и спрятался в кустах вместе с товарищами, чтобы посмотреть, как сработает наша ловушка.

Помню, этим утром на небольшой высоте над головой пролетел самолёт. Примерно в девять утра по шоссе прошло несколько автомашин. И все мимо. Наконец, к полудню видим, приближается на большой скорости легковая автомашина. Вот она подъехала ближе. Я подумал: «Неужели и эти проскочат?» Но в ту же секунду раздался взрыв, машина опрокинулась, немцы с передних сидений – офицер и водитель, были убиты на месте, а третьего нам пришлось добивать. Захватив трофеи, оружие – автомат и два пистолета, полевые сумки и чемодан, мы скрылись в лесу. Прибыв в отряд, я сдал трофеи и доложил об успешном выполнении боевого задания.

На всю жизнь запомнилась мне удачная засада по дороге из Любани в Сосны, бывший совхоз им. 10-летия БССР, где размещался вражеский гарнизон. Дело было в сорок втором году, как раз накануне первомайского праздника. Группа партизан под командованием комиссара Алексея Васильевича Львова, имея на вооружении два ручных пулемёта, три автомата и несколько винтовок, залегла с ночи в небольшом сосняке метрах в семидесяти-ста от дороги недалеко от деревни Седьмое. И надо ж такому случиться, что крытая штабная машина (водителем был предатель с Украины, сдавшийся в плен ещё в сорок первом и заслуживший доверие фашистов), вырвавшись из колонны, обогнала все впереди идущие и бронемашину с мотоциклами, и оторвалась от них километра на два. Когда эта машина приблизилась к нашей засаде, с двух сторон раздались автоматные и пулемётные очереди и одиночные винтовочные выстрелы. Водитель и офицер в кабине были сразу убиты. Потеряв управление, машина съехала в кювет. Из кузова через заднюю дверь начали выпрыгивать фашисты. Таких до этого мы никогда не встречали. Вскоре все они были уничтожены. Среди убитых оказались два генерала из ставки Гитлера в Берлине, несколько высших офицеров, и только водитель имел младший чин. Мы тогда взяли четырнадцать пистолетов, два автомата, боеприпасы, несколько портфелей с ценными документами, около десятка чемоданов с личными вещами. Поскольку одежды и обуви у нас не было, мы сняли сапоги и форму с убитых немцев. Вся операция заняла не более пятнадцати минут. Когда мы ушли от места засады глубже в лес, над дорогой появилась немецкая «рама». Вдали по дороге послышался гул моторов приближающейся колонны.

Примерно через час, когда мы отошли далеко в лес и опасаться погони уже не следовало, мы остановились на привал. Штыками вскрыли замки чемоданов и достали содержимое. В некоторых чемоданах были личные вещи офицеров, бутылки с французским коньяком и шампанским, фотографии. В чемодане, который нёс я, оказались картонные коробочки с немецкими наградами – железными крестами. Так обидно было – тащил тяжеленный чемодан, а в нем оказалась ерунда. Каждый взял себе в карман несколько коробочек на память, а остальные я выбросил в болото вместе с чемоданом. У двух генералов были взяты кортики с посеребрёнными ножнами и портретом Гитлера на рукоятке с дарственной надписью от фюрера кому-то (по-немецки были указаны фамилия и звание награждённого). Один из этих кортиков достался Розову, второй – его адъютанту, который и забрал их во время боя.

Это была удача. Своеобразный подарок к Первомаю. Среди партизан никто не был даже ранен.

Стоит упомянуть ещё об одном эпизоде. Произошло это в середине апреля или ближе к концу, на пасху. Наш отряд располагался в лесу недалеко от деревни Веженка. С нами была группа военнослужащих во главе с генерал-майором Михаилом Петровичем Константиновым. Он был ранен ещё в начале войны и со своими подчинёнными остался в тылу врага. У каждого из его бойцов было своё оружие: винтовка, карабин, наган или «маузер», советский или трофейный автомат и по несколько гранат.

Мы с группой разведчиков поехали в деревню узнать, часто ли бывают у них немцы, и неизвестно ли, когда они появятся. Местные жители отмечали пасху и были под хмельком, нас пытались угощать, но мы отказались. Тогда нам принесли несколько бутылок с самогоном и продуктов на закуску и сгрузили на подводу, мол, в отряде погуляете, выпьете за наше здоровье. Казалось, что все хорошо и спокойно. Но стоило нам выехать за деревню, как на дороге появилась грузовая автомашина с немцами. Пришлось подхлестнуть лошадей и пустить их галопом, чтобы успеть скрыться в лесу. По-видимому, немцы заметили удирающую подводу, но вместо того, чтобы организовать погоню, старший офицер, выйдя из машины, через переводчика начал опрашивать местных жителей, кто был на подводе и что им надо было в деревне, что за партизаны и сколько их было.

Немцы высадились из машины, вышли за деревню, рассыпались по полю цепью и начали прочёсывать лес. Нам были слышны их бесприцельные автоматные очереди. В это время партизаны по приказу командира отряда заняли оборону и приготовились встретить свинцом непрошенных гостей. Не забуду, как лежащих в цепи партизан обходил перед боем генерал-майор Константинов. Он был одет в фуфайку, подпоясан обыкновенным поясом с кистями, на котором висел кисет с табаком. Низкого роста, крепкий, с пышными будённовскими усами, он проходил и каждому делал какое-нибудь замечание, давал совет. Мне, помнится, посоветовал поменять положение, лечь с правой стороны пня, чтобы голова была прикрыта его толщей. Надо сказать, что партизаны редко принимали открытый бой, только в исключительных случаях, и советы, и поддержка кадрового командира были очень кстати.

Когда немцы подошли к опушке, где мы лежали в засаде, на расстояние 70–100 метров, мы открыли огонь. Стреляли в основном партизаны, бойцы из группы Константинова экономили патроны, так как немцев было немного. Через каких-нибудь полчаса все немцы были уничтожены. Мы собрали оружие с запасными дисками и патронами к нему, гранаты. Но радоваться было рано.

Пока шёл бой, и мы собирали трофеи, из Любани выехало несколько грузовиков с немцами и полицаями. Пришлось нам вновь занять оборону на том же месте, только теперь к нам присоединились и бойцы Константинова. Когда немцы вышли цепью и начали новое наступление, расстояние все сокращалось, некоторые партизаны не выдерживали и открывали прицельный огонь без приказа. Выстрелы были редкими, но каждый достигал цели. А когда расстояние сократилось до ста метров, по приказу Константинова «заговорили» автоматчики. Немцы залегли. Началась перестрелка. В небе появились вражеские самолёты, но, видимо, не решились бросать бомбы рядом со своими и вскоре, покружившись, улетели. Тем временем к немцам подтянулось свежее подкрепление. Партизаны были вынуждены отступить.

Поскольку дороги были перекрыты фашистами, пробираться пришлось по лесу маленькими группами. Так получилось, что я остался с командиром роты Петром Ивановичем Столицей. Он был родом с Украины, до войны окончил пехотное военное училище и в звании лейтенанта служил на западной границе, где его и застала война. Сражался под Могилёвом, попал в окружение и создал группу, которая позже присоединилась к отряду Розова. Это был смелый и опытный командир. Он увидел меня впервые ещё в Соснах. Здесь узнал и посоветовал: «Ты держись меня, я буду впереди метрах в 50–100, делай, как я. Если немцы обнаружат, не удирай, а прикрой меня стрельбой по врагу. За это время я отползу назад и прикрою тебя. Так мы выйдем из любого положения». Его совет был достаточно убедительным, и я решил в точности ему следовать. Но немцев мы на своём пути не встретили, вышли из окружения и вскоре встретились с другими группами наших партизан, вместе с которыми благополучно вернулись в расположение лагеря.

Среди партизан было несколько убитых, а раненых мы доставили в отряд.

Начался апрель сорок второго года. Тает снег под лучами солнца, зажурчали ручейки, слышатся первые песни птиц. Днём тепло, а ночью ещё подмораживает. Звук шагов с треском рассыпается в тишине, когда ранним утром ступаешь по слегка замерзшим лужам.

Группа партизан около тридцати человек под командованием Смирнова возвращалась из-под Верхутино. На повозках лежало собранное оружие: винтовки, патроны в цинковых ящиках, снаряды – все, что осталось в лесу между Уречьем и Старыми Дорогами, где в сорок первом фашистские полчища наносили удары по отступавшим советским войскам, когда фронт был где-то под Бобруйском. Остановились на отдых в деревне Вараново, которая располагалась вдали от вражеских гарнизонов ближе к лесу.

Завязывать бои нам не рекомендовалось, чтобы не потерять добытое с таким трудом оружие. Мы ночами обходили немецко-полицейские гарнизоны, но избежать боя около деревни Вараново все же не удалось. Участники этого сражения не раз потом вспоминали о том, что успех партизан во многом зависел от действий Хусаина Вахитова.

Он перед рассветом стоял на посту у крайней избы на околице, мимо шла дорога в лес. Казалось, все спокойно. Партизаны с минуты на минуту ждали приказа тронуться. Уже отправлены люди снять часовых, и вдруг – выстрел, другой, третий... «В чем дело?»

– «Беги к Вахитову, – приказывает мне командир, – Узнай, что за стрельба и срочно доложи мне». Тем временем стрельба усиливалась. Пробираюсь за заборами на окраину. Хусаин стоял уже в сарае и в дырки между брёвнами стрелял куда-то. На мой вопрос он торопливо объяснил: «Понимаешь, как получилось, вынужден был завязать бой с полицаями, хотя уже и уходить собирался. Вижу, пацан какой-то идёт по дороге из леса. Дай, думаю, подожду, может он, конечно и из деревни, а кто его всё-таки знает. Стою, наблюдаю. Через некоторое время за ним из лесу выходят четверо вооружённых, точно не наши, я их не знаю. Пацана, что подошёл уже близко, я выдернул за сарай, он сразу чего-то испугался. Тут связной подошёл, которого командир отправил посты снять. Я ему пацана передал: «Отведи, – говорю, – к командиру, пусть там разберутся, кто он и откуда». А сам смотрю за теми, из леса, подошли ближе – полицаи. Ну, я и шарахнул по ним из винтовки. Они залегли и отстреливаться. Да, а пацана-то привели?» Я говорю: «Не знаю, не видел». «Тогда иди, доложи все, а я тут их пока задержу», – сказал он и начал стрелять по невидимым мне целям. Тут из леса показался целый обоз полицаев. Более пятнадцати повозок вытянулись по дороге. Возвращаясь назад к командиру, я успел заметить, что обоз остановился, полицаи сошлись у одной из повозок, очевидно, обсуждая, что делать дальше.

По приказу командира партизаны заняли оборону на окраине деревни. Николай Саенко удобно пристроился с ручным пулемётом, около него суетился Семён Резников с дисками патронов. Несколько автоматчиков забрались на крыши сараев и чердаки домов. Все затаились, ожидая команды «Огонь!»

Полицейские развернулись цепью, издалека начали обстреливать деревню, не видя нас. Их было более пятидесяти человек, несколько остались возле повозок в семистах метрах от деревни. Когда полицаи подошли метров на сто, беспорядочно стреляя, раздалась команда и дружные залпы партизан остановили врагов. Некоторые бросились назад, другие залегли. У нас были ранены Бернацкий и Пьянин, ещё двоих перенесли на повозки, перевязав им раны. Но исход боя был уже предрешён. Полицаи не выдержали и, бросив обоз, удрали. Вахитов убил тогда шестерых предателей.

Подобрав оружие убитых и прочие трофеи, мы выехали из деревни и благополучно добрались до отряда.

Однажды Хусаин Вахитов взял в разведку меня и Костю Фурсова. Предстояло узнать об изменениях во вражеском гарнизоне Слуцка, передать подпольщикам и связным из города очередные задания командования и доставленные самолётом с Большой Земли свежие номера «Правды», «Комсомольской правды», листовки и бригадную газету «Народный мститель», орган Слуцкого подпольного райкома партии.

В деревнях вокруг Слуцка было немало связных и подпольщиков, у которых можно было передневать, не показываясь на улицу, встретиться со связным из Слуцка. Некоторые из них рвались в партизаны, но им говорили: «Пока вы здесь нужнее, в отряд не опоздаете».

В деревне Большая Слива нашим связным был Василий Голец, ему помогали молодая жена Татьяна и родная сестра Анастасия, а также соседка по дому, жена советского офицера-чекиста, «тётя Дуся», которая вынуждена была устроиться здесь, эвакуировавшись из Баранович с двумя дочками. С их помощью мы получали сведения о вражеском гарнизоне, которые помогали нам при проведении операций.

У одного из партизан – Василия Гольца в Слуцке жил школьный товарищ по фамилии Коляда. Они дружили ещё со школьной скамьи. В годы оккупации Коляда пошёл на службу в полицию и к этому времени удостоился должности заместителя начальника слуцкой полиции. Через Василия он передал нам записку, в которой выразил согласие сотрудничать с партизанами. Чтобы заслужить доверие, он с этой же запиской передал нам 10 тысяч рублей советскими деньгами и столько же – облигациями довоенных займов. Но когда в очередной записке Коляда сообщил, что группа военнопленных из 22 человек, которых немцы использовали для ремонта своей техники в Слуцких авторемонтных мастерских, хочет присоединиться к партизанскому отряду, это нас насторожило. Обычно командование отряда располагало сведениями из лагерей военнопленных и всегда направляло группу разведчиков. Об этом же никто не знал. Мы решили обсудить это с командованием. Комиссар отряда Столица при расставании после серьёзного разговора предупредил: «Смотрите, чтобы не нарваться на провокацию. А лучше всего вызовите его на личную встречу в удобное место».

Возвратившись в Слуцк через несколько дней, связные вручили Коляде мою записку с приглашением на личную встречу. Вскоре мы получили от него ответ, что он, вроде, согласен, но нет времени. Началась переписка, и со временем стало ясно, что он уклоняется от встречи с нами. Тогда мы решили пригрозить ему, что если он не придёт на встречу, то мы всё его записки, переданные партизанам, переправим в гестапо. Наконец, получаем от него записку: «Согласен, назовите место и время встречи». Мы договорились между собой, что удобнее всего назначить встречу на опушке возле дороги из Большой Сливы на Нежевку. Определили время встречи и день. В назначенный день я, Костя Фурсов и Вахитов ещё с ночи залегли в кустарнике напротив условленного места встречи, зайдя со стороны реки Случь, чтобы не оставлять следов. От нас до места предполагаемого свидания было около трёхсот метров. На пилотки и фуражки мы нацепили зелёные ветки и траву для маскировки. Дорога хорошо просматривалась, и когда рассвело, мы видели место предстоящей встречи как на ладони. Лежать пришлось до 16 часов дня. Минут за пятнадцать до назначенного срока на дороге показался велосипедист. «Наверно, он» – переглянулись мы. И действительно. Он подъехал к краю кустарника, бросил велосипед, осмотрелся вокруг и в назначенное время дал условный сигнал, просвистев несколько раз. Немного подождал – никто не появляется. Он углубился в кусты, попробовал свистеть там. Вахитов предложил: «Пойдём». Я возразил: «Успеем ещё, обождать надо, а он никуда не денется». Лежим – ждём. Вахитов снова торопит, но мы с Костей, словно предчувствуя подвох, настояли на своём. Ждём ещё минут пять-десять. Вахитов начал горячиться, обозвал нас трусами, но мы с Костей не обращали внимания и продолжали выжидать. Наконец, мне послышался шум моторов. Все прислушались. Подождали ещё минут десять. Вахитов пытался подняться и один выйти на встречу с Колядой, но нам удалось остановить, слегка остудив его пыл. А ещё через несколько минут видим – по дороге из Большой Сливы выезжают две грузовые автомашины. У опушки они остановились и из кузовов начали выпрыгивать немцы и «чёрные бобики» (так мы называли полицаев). Тогда я и сказал Вахитову: «Ну, что теперь, иди, что – струсил?» Потом шум моторов раздался с другой стороны леса. Позже оказалось, что немцы прочесали все заросли кустарника и лес, но никого не нашли. А мы спокойно пролежали с другой стороны дороги у реки до позднего вечера, молча переживая момент, когда сами могли прийти в руки фашистов. Ни у кого даже предположения не возникло, что почти на ровном месте могут скрываться партизаны. Конечно, все мы пережили страшные минуты. И никогда не поверю, что есть храбрецы, которые заявляют, что ничего не боятся. Мы убедились в правоте слов комиссара: Коляда оказался провокатором.

Вечером того же дня, когда все немного утихло, мы договорились пробраться ближе к деревне Большая Слива и скрыться на днёвку в полуразрушенной ветряной мельнице, которая стояла на берегу речки как раз напротив дома, где жил Василий Голец с семьёй. Мы хотели предупредить Василия о провокации и забрать его в отряд. Но сделать этого не удалось. Мы не успели... И на рассвете следующего дня, добравшись до места, с высоты ветряка мы наблюдали, как к дому Гольца подъехали две фашистские грузовые автомашины. Немцы окружили дом, но Василий успел выскочить через окно в огород. По убегавшему открыли огонь, ранили и, истекающего кровью, его потащили к машине и посадили в кузов. Арестовали его жену, которая была с грудным ребёнком на руках, и сестру. Пока их выводили из дома и грузили в машины, Василий ещё раз пытался бежать. Он выскочил из грузовика и успел преодолеть несколько метров, раздался ещё один выстрел и он упал, но не был убит.

О том, что произошло на дороге потом, нам рассказал живший неподалёку старик. Один из полицейских начальников по фамилии Бузук подошёл к пытавшемуся подняться Василию, достал наган, и прежде, чем выстрелить, процедил со злобой: «Ну что, бандит, доигрался? А ещё прикидывался другом Коляды». В ответ Василий успел прокричать: «Стреляй, гад, но и вам скоро будет амба!» (Слова Василия оказались пророческими, как и слова многих патриотов, положивших Свои жизни в борьбе с фашизмом: вскоре после разгрома фашистов Бузук был арестован в Слуцке и приговорён к расстрелу, в назначенный срок приговор был приведён в исполнение). В тот же день было арестовано, вывезено в Слуцк, а затем расстреляно ещё тринадцать оставшихся в деревнях партизанских семей, которые в основном состояли из женщин, стариков и детей.

Чувство ненависти к врагу настолько овладело нами, что хотелось мстить на каждом шагу при первой же возможности.

Немного позже этих событий мы встретились с нашим другим связным Сергеем Живоглодом, который жил на окраине деревни Козловичи рядом с железнодорожным полотном. Ночью мы пришли к нему домой, рассказали о последних трагических событиях, о нашем желании отомстить врагам. Сергей серьёзно задумался. Он жил с отцом и маленьким ребёнком без матери. Тут же Сергей повёл нас на гумно, где хранилось сено, солома, необмолоченные снопы. На гумне он оставил нас на ночлег. А сам пообещал на следующий день сходить в соседнюю деревню Бондари, где у него жила родная сестра, чтобы попросить её сходить в Малую Сливку. Она должна была узнать в этой деревне от своей дальней родственницы по мужу, сколько немцев охраняют в дзоте мост через реку на железной дороге, по сколько человек и когда приходят они в деревню.

После возвращения сестры Сергей рассказал нам обо всем, что удалось выяснить. Мы попросили провести нас по торфяному болоту в Малую Сливку, чтобы ночью быть там. Сергей подвёл нас к кладке через речку и посоветовал, как лучше пройти и где остановиться на днёвку, чтобы никто не обнаружил, а сам вернулся назад домой.

Найти место днёвки не просто. Перебирая сарай за сараем, мы так и не нашли подходящего места. Оставалось последнее с края деревни гумно. Костя Фурсов, самый маленький и худой, отодвинув доску из-под гумна, пролез внутрь и позвал нас за собой. Мы тоже пролезли, поставили доску на место. Уже рассветало и сквозь щели проникали первые солнечные лучи. Мы удобно разместились в углу гумна между кучей сухого сена и толстыми снопами обмолоченной ржи (их называют кулями и используют для покрытия крыш). Утром слышали, как хозяин открыл дверь, вошёл в гумно, что-то переставлял, мастерил, готовясь к обмолоту снопов новой партии урожая. Несколько раз хозяин приходил, уходил, опять возвращался и ничего не замечал. Когда хозяин уходил, кто-нибудь из нас бежал к дырке в стене и наблюдал за происходящим на улице. Мы видели, что в деревню по железной дороге от дзота сначала прошёл один немец, через час ещё двое. Назад они как будто ещё не возвращались. Стояла жуткая жара, нас одолела жажда, к тому же очень хотелось есть. После обеда мы услышали визг свиньи. «Наверное, зарезали, сейчас придут за кулями, чтобы осмолить», предположил кто-то из нас. И правда, через каких-нибудь полчаса приходит хозяин за кулями, а поскольку прятаться на гумне было больше негде, кроме как за кулями, естественно, подняв куль, он нас обнаружил. С перепугу он закричал, но к нему бросился Вахитов с пистолетом: «Замолчи!» Хозяин еле пришёл в себя. А когда он успокоился, нам даже удалось поговорить.

– Есть полицаи в деревне? Кто они?

Хозяин опустил голову и замолчал, потом нехотя признался:

– Есть один... Только мой брат... Только вы его не убивайте. Он туберкулёзом заболел, и его немцы отправили домой...

– Смотри, старик, если выдашь нас немцам, живыми не сдадимся, видим через щели во все стороны. Но и вас с братом не пощадим. Если не мы, то другие партизаны отомстят за нас.

Хозяин пообещал сохранить тайну и выполнил своё слово. По нашей просьбе он принёс крынку кислого молока и полбуханки хлеба, замкнул двери гумна на замок, чтобы никто из домашних случайно на нас не наткнулся. Пока хозяин управлялся со свиньёй, мы наблюдали за окрестностями. Увидели, что по тропинке рядом с гумном из деревни вышел к дзоту один немец. Вахитов, предположив, что скоро уйдут и оставшиеся два немца, предложил начать действовать. Мы были заперты снаружи, поэтому нам оставался только второй выход, двери которого были забиты досочками. Прикладом карабина выбили досочки и через дырку пролезли в огород. Согнувшись, перебежали к кустам малины и напоролись на колючую проволоку. Перелезли через неё, перешли тропинку по сенокосу и выскочили в переулок. Видим: навстречу идёт ещё один немец – невысокий, пожилой, коренастый. В руках у него три фляги молока и столько же – с сырыми яйцами. На ремне висел кинжал, а за поясом – граната с деревянной ручкой. Не ожидая опасности, немец спокойно шёл нам навстречу. Когда мы поравнялись, Вахитов ударил его прикладом по голове, по плечу, выхватил кинжал и гранату, и на правах старшего скомандовал мне: «Веди его в то гумно, где мы сидели».

Когда я с фрицем вернулся назад, оказалось, что хозяин открыл гумно и ушёл куда-то. Я завёл немца в гумно, связал ему сзади руки крепкой верёвкой. Пока я управлялся с немцем, на дороге раздалось несколько выстрелов, а через несколько минут прибежали Вахитов и Фурсов с трофеями: пистолетом, гранатой, флягами с молоком и яйцами, да ещё с сапогами, снятыми с убитого немца, и его формой. По росту она как раз подошла Вахитову, позже он не раз её использовал.

Солнце клонилось к закату. Мы направились по улице в конец деревни, чтобы по той же кладке, что и ночью, перейти речку и по торфянику возвратиться в Козловичи с «языком». Когда прошли половину пути, я увидел, что нам навстречу идёт ещё один немец. Показываю его Вахитову, тот тоже увидел. Немец шёл медленно, что-то насвистывая и ничего не подозревая. Тогда я по приказу Вахитова, не целясь, выстрелил в него. Он упал и закричал, Фурсов добил его вторым выстрелом. Пока мы снимали с него ремень с кинжалом и подсумки с патронами, забирали фляги, я не заметил, как с моей головы упала на землю новая офицерская фуражка. Оставив труп на дороге, мы с пленным добежали до кладки, перешли реку, только немец поскользнулся и его пришлось вытаскивать из воды мокрого. Сохраняя бдительность, укрываясь в кустах, мы сумели незаметно выйти по болоту к Козловичам, а к полуночи были во дворе Сергея Живоглода. Он тут же запряг лошадь в повозку, посадил на него пленного немца и Фурсова для охраны. А мы с Вахитовым на трофейных велосипедах, приготовленных здесь на всякий случай, поспешили в деревню Паничи.

Через несколько суток пути мы прибыли в отряд и доложили в штабе о выполнении задания, привели «языка». Поскольку немец оказался вполне безобидным кондуктором трамвая из Вены, он ничем не вызывал нашей вражды, мы упросили командование оставить его в отряде для работы на кухне. Пусть носит воду, заготавливает дрова, чистит картошку. Он очень хорошо справлялся со своими обязанностями и не высказывал недовольства, похоже, это устраивало его гораздо больше, чем участие в боевых действиях...

Это было в июле сорок третьего года. Мне с разведчиком Иваном Комаровым было приказано проникнуть во вражеский гарнизон в Уречье и уточнить сведения о местонахождении полиции, жандармерии и дислокации воинских частей, прибывших с фронта на отдых и пополнение. В штабе соединения, очевидно, разрабатывался план операции по разгрому этого гарнизона. Во время наступления мы с Комаровым должны были быть проводниками к месту расположения врага. В деревне Нежаровка мы оставили своих товарищей, чтобы на случай, если нас арестуют или мы погибнем в перестрелке, они смогли выполнить задание.

Поздней ночью мы зашли в деревню Крупеники, попросили там у наших связных корзинку с яйцами, маслом, хлебом и бутылкой молока. Одеты мы были в старую и рваную крестьянскую одежду, не брились и не мылись несколько суток. Из деревни вышли на сенокос, ночью светила луна и мы не могли заблудиться. С сенокоса повернули в сторону и поползли по посевам созревающей ржи. Колосья наклонялись к земле, образуя над нами своеобразную крышу. Когда до дороги оставалось метров 70, мы сориентировались и залегли дожидаться дня. С восходом солнца началось движение на дороге. Мы слышали стук колёс повозки, разговор идущих женщин, а часам к девяти проехали, шурша цепями, до десятка велосипедистов, полицаев или немцев – мы не разобрали.

Примерно в одиннадцать часов мы выползли на дорогу, осмотрелись. Нигде никого. Встали и пошли, как ни в чем не бывало по дороге, словно местные жители. Прошли поселочек, повернули на центральную улицу Уречья. Нигде ни часовых, ни патрулей. Шутя и разговаривая, идём по улице ближе к центру. Корзинка с яйцами и молоком – надёжная маскировка – вроде как мы в деревню за продуктами ходили. «О-о-о! Яйко, яйко», – остановил нас немец, показывая на корзинку. Фриц достал из кармана коробочку, открыл, взял три камушка к зажигалке, предложил обменять на три яйца. Такой обмен нас устроил. Около трёх часов мы ходили по улицам гарнизона, запоминая, где находятся здания, и прикидывая, как лучше к ним подобраться ночью. Выяснив все, что требовалось, мы вспомнили про пожелание комиссара Столицы о том, что неплохо было бы взять «языка».

Идём и рассуждаем – захватить-то ещё полдела, а вот вывезти его из гарнизона – это посложнее будет. Возвращаясь обратно со стороны железнодорожной станции, мы заметили, что впереди из калитки выбежал немецкий офицер и вскоре повернул в другой дом. Мы и подумать не успели о том, чтобы его взять. Идём дальше. Издалека заметили того немца, что выменял у нас яйца на камешки. Он вышел из переулка и кричит хозяину, чтобы он с противоположной улицы поворачивал лошадь с повозкой в переулок, где у него уже стояло несколько подвод. Они были нужны для восстановления моста через реку, который был сожжён партизанами. Хозяин заявил, что едет в больницу и не может задерживаться. Немец рассердился, вышел через улицу к лошади, взял её за уздечку и повёл в свою сторону. Хозяин тоже слез с лошади – тянет к себе. Лошадь, не понимая, кого слушать, остановилась посреди улицы, а немец выхватил гранату с деревянной ручкой из-за голенища сапога и начал бить ею крестьянина по голове.

«Давай возьмём этого забияку, – предложил Комаров, – Как моргну тебе, выхватывай пистолет и нацеливай на него». Когда подошли поближе, Комаров скомандовал: «Хенде хох! Мы партизаны, ты наш пленный!» Немец поднял руки и медленно попятился назад. Не теряя ни секунды, я выхватил у него гранату и парабеллум из кобуры. Скомандовав подводчикам разъезжаться по домам, Комаров присоединился к нам с пленным. Вдруг видим: по теневой стороне улицы нам навстречу движутся несколько вооружённых велосипедистов в немецкой форме. Комаров шепнул, чтобы я приготовил гранату «Ф-1». Жутко было пережить те секунды. Немец в шоковом состоянии продолжал бежать вместе с нами. Велосипедисты поравнялись с нами и проехали мимо, не обращая внимания на бегущих. Как будто гора свалилась с плеч, и мы перевели дух. Бежим дальше и замечаем, что из переулка появился другой велосипедист в гражданской форме. На раме велосипеда – два крючка из проволоки. «Наверное, полицай», – подумал я, когда он подъехал поближе. «Кто ты? Полицай?» – спрашиваю я, он закивал головой. «Давай, поворачивай за нами», – приказываю я ему, угрожая пистолетом. Догнали Комарова, который с немцем ушёл вперёд. Вот и переулок, которым мы вышли на центральную улицу.

Немного пробежав, я почувствовал, что в тяжёлых старых рваных сапогах скоро устану. Не говоря никому ни слова, присел на лавочку, скинул сапоги и босиком мгновенно догнал бегущих. Когда выбежали из посёлка на дорогу, Комаров пожаловался, что бежать больше не сможет. Тогда мы посадили его на велосипед полицая, а тому дали в руки корзинку с продуктами. Опять бежим. Теперь немец тычет пальцем себе в висок, стреляй, мол, больше бежать не могу. Оглянувшись назад и убедившись, что погони нет, мы перешли на шаг, чтобы перевести дыхание. Через сотню шагов опять бежим. А когда до леса остаётся метров полтораста, резко сворачиваем и направляемся прямо к лесу. Выйдя из леса на торфяник, мы наткнулись на довольно широкую канаву с водой. Комаров остановился в нерешительности. Я ему: «Ступай в воду и переходи». Перебрались через канаву. По торфянику стало идти труднее, пришлось замедлить шаг. Вскоре мы выбрались на сушу и снова вошли в лес. Там остановились на небольшой полянке. Я предложил Комарову отдать мне свой пистолет, а самому обыскать пленных! Полицай стоял метрах в четырёх от меня и немца. Комаров спокойно обыскал пленных, те даже не пытались сопротивляться. У немца был нож, похожий на кинжал. Теперь мы получили возможность немного передохнуть и перекусить.