Маршал Жуков — мой отец (Часть 2)

Михаил Артемьевич Пилихин дружил с Николаем Семеновичем Головановым, руководителем Синодального хора, состоящим в основном из мальчиков. Хор этот пел на службах в Успенском соборе Кремля и в храме Христа Спасителя. Пилихин брал своих детей и Егора с собой на службы. Отец вспоминал: «В Успенский собор ходили с удовольствием слушать великолепный Синодальный хор».

Любил отец слушать знаменитого протодиакона Константина Розова (позже он получил звание «Великого архидиакона»). Впечатление было настолько сильным, что отец в конце жизни вспоминал: «Голос у него был как иерихонская труба». Многие современники отмечали необычайную силу и красоту его голоса. Называли его «вторым Шаляпиным». Хотя, конечно, только выдающегося голоса и мастерства мало. На первом месте стоит духовность. Он был народным любимцем, этот истинно русский человек. Если бы он не умер в 1923 году еще достаточно молодым, сорокадевятилетним, наверняка они встретились бы в дальнейшем, Жуков и Розов, эти два русских самородка.

Интересно, что в день его похорон (как и в день похорон отца) властями были приняты меры против скопления народных масс, но ничего не помогло. Интересно также, что пути их встретились в разное время, но в одном храме русской славы в Лейпциге, где Жуков возжег лампаду в 1945 году. В воспоминаниях протопресвитера Русской Армии и Флота Георгия Шавельского есть строки, позволяющие нам узнать об этом:

«В сентябре 1913 года обер-прокурор Святейшего Синода В. К. Саблер сообщил мне о желании государя поручить мне освящение храма-памятника, сооруженного в Лейпциге в память русских воинов, погибших в битве народов 5 (17) октября 1813 года… Я высказал обер-прокурору, что для достойной России торжественности следовало бы со мною командировать в Лейпциг лучшего нашего протодиакона Константина Васильевича Розова и Синодальный хор. Саблеру понравилась эта мысль. …Своим могучим, сочным, бархатным голосом протодиакон Розов точно отчеканивал слова прошений, дивно пели синодальные певчие. Эффект увеличивался от великолепия храма и священных облачений, от красивых древнерусских одеяний синодальных певчих. Церковь замерла. Но вот началось «многолетие». Розов превзошел самого себя. Его могучий голос заполнил весь храм; его раскаты, качаясь и переливаясь, замирали в высоком куполе».

Такие и многие другие детские впечатления помогли отцу почувствовать, постичь душу России. И не просто постичь, но и полюбить сыновней любовью и слить свою душу с этой, вечной Россией.

Священномученик Иоанн Восторгов говорил о людях такого сорта: «Таких людей ни нанять, ни купить невозможно! Для этого нужна воспитанная на почве народности, освященная религией любовь к Родине, — тот истинный и благородный патриотизм, который, не обращаясь в узкий и нетерпимый зоологический национализм и народное себялюбивое задорное самомнение, любит Родину беззаветною любовью, в простоте, ясности и горячности души, так же просто, ясно и горячо, как любит ребенок свою мать, так же вольно и естественно, как естественно и вольно Течет ровная, спокойная и многоводная река, как естественно сияет и греет солнце, как естественно грудь наша дышит воздухом».

С детства в душе отца жило благоговение к Родине. Вот как описывает он, к примеру, свою встречу с великой русской рекой, когда впервые в юности попадает на ярмарку в Нижний Новгород: «Впервые я увидел Волгу и был поражен ее величием и красотой. Это было ранним утром, и Волга вся искрилась в лучах восходящего солнца. Я смотрел на нее и не мог оторвать восхищенного взгляда. «Теперь понятно, — подумал я, — почему о Волге песни поют и матушкой ее величают»«. Обращает на себя внимание слово «величают», которое употребил отец. У В. И. Даля это слово объясняется как «восхвалять», «превозносить», «славить». Часто это слово можно услышать в церковных песнопениях. Вот что значит освященная религией благоговейная любовь к Родине!

Когда мне было лет 13, отец послал меня в поездку на теплоходе по Волге и по возвращении домой задал вопрос: «Расскажи, Машенька, как тебе Волга понравилась?» И был рад, что «понравилась, о-о-очень».

Становлению личности способствовали и многие добрые примеры, которые видел с детских лет отец (это особенно чувствуется по его воспоминаниям). Егорка познал, что такое взаимопомощь односельчан — в голоде, нужде, в несчастье. С детства отец видел проявления милосердия, сочувствия и готовности прийти на помощь тем, кто попал в беду. И сам следовал этим примерам.

О многом говорит описанный отцом случай, когда он, пятнадцатилетний подросток, решительно и бесстрашно бросается в чужую горящую избу, откуда раздавались крики о помощи, чтобы спасти больную старуху и детей. Мне кажется, что если подросток способен на такой героический поступок — спасти ближнего ценой собственной жизни — значит, вырастет из него настоящий мужчина. Не случайно, как вспоминает Михаил Михайлович Пилихин, Георгия уже в 15 лет начали называть по имени-отчеству.

В подростке уже видна ответственность за свои поступки. Кинувшись спасать людей из горящей избы, он принял решение, которое подсказала ему совесть, и был готов отвечать за последствия. Когда пожар был потушен, он обнаружил дырку величиной с пятак на новом пиджаке, подаренном дядей (это был первый пиджак в его жизни). Мать сказала: «Ну, хозяин (так она называла родного брата) тебя не похвалит…» Но отец был уверен в своей правоте: «Что же, пусть он рассудит, что важнее: пиджак или ребята, которых удалось спасти». Хозяин был в хорошем настроении и не ругал Георгия, но даже если бы и выругал, юноша был готов и к этому. Это чувство ответственности будет потом только углубляться в нем.

 

 

* * *



В первой главе своих воспоминаний, посвященной детству и юности, отец говорит о своем сердечном сочувствии тем, кто попал в несчастье. Описывая погорельцев, которые копались в пожарище, он говорит, что ему было тяжело на сердце, так как он сам знал, что значит остаться без крова. То же сочувствие людскому горю и через 30 лет, в 1941-м: «В Медыни одна старая женщина что-то искала в развалинах дома, разрушенного бомбой.

— Бабушка, что вы тут ищете? — спросил я.

Она подняла голову. Широко раскрытые, блуждающие глаза бессмысленно смотрели на меня.

— Что с вами, бабушка?

Ничего не ответив, она снова принялась копать. Откуда-то из-за развалин подошла другая женщина с мешком, наполовину набитым какими-то вещами.

— Не спрашивайте ее. Она сошла с ума от горя. Позавчера на город налетели немцы. Бомбили и стреляли с самолетов. Эта женщина жила с внучатами здесь, в этом доме. Во время налета она стояла у колодца, набирала воду, и на ее глазах бомба попала в дом. Дети погибли. Наш дом тоже разрушен. Надо скорее уходить, да вот ищу под обломками — может, что-нибудь найду из одежды и обуви.

По щекам ее катились слезы. С тяжелым сердцем двинулся я в сторону Юхнова». Через столько лет (воспоминания отец писал в 1958–1968 годах) он не может забыть этой картины людского горя!

До конца жизни отец оказывал помощь нуждающимся, причем не любил об этом говорить. Блажен, кто помышляет о бедном [и нищем]! В день бедствия избавит его Господь. Господь сохранит его и сбережет ему жизнь; блажен будет он на земле. И Ты не отдашь его на волю врагов его (Пс 40,2–3). Эти слова Священного Писания тоже из школьного букваря, по которому дети учились в церковно-приходских школах.

Под Москвой поздней осенью 1941 года отец, командовавший тогда Западным фронтом, ехал к себе в штаб во Власиху (Перхушково) и увидел двух девочек, которые были настолько голодны, что выбирали зерна из лошадиного корма. Отец велел остановить машину, разобрался, чьи это дети (оказалось, что их семья действительно бедствовала), и принял меры, а в первую очередь распорядился накормить… Казалось бы, какой груз лежал тогда на его плечах, какая ответственность — решается судьба страны, но он не проезжает мимо попавшихся ему на глаза голодных девочек. С детства отец усвоил: Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут (Мф 5, 7).

Вот что вспоминал Сергей Петрович Марков, преданный отцу офицер охраны (с 1943 года — начальник его охраны): «Помотаться пришлось нам по военным дорогам в спецпоезде маршала немало. Всю Россию и половину Европы исколесили, в какие только уголки ни заезжали! И дороги эти фронтовые стоят перед глазами до сих пор. В сорок четвертом едем на поезде или на машинах, кругом привычный, будто застывший, пейзаж и искореженная, разбитая немецкая техника валяется вдоль пути — танки, орудия, сбитые самолеты хвостами вверх и трупы немецких солдат. Во время следования маршал постоянно работал. Поезд двигался всегда с большой скоростью и почти без остановок. Иногда только приходилось останавливаться, чтобы связаться со Ставкой или штабом фронта. Иногда маршал позволял себе выйти из вагона на перрон, чтобы немного пройтись и подышать свежим воздухом. Случалось, что к нему обращались люди, его узнававшие, и даже передавали какие-то письма и высказывали свои просьбы. Нам строго-настрого было предписано не отгонять людей, если они обращаются к Жукову, хотя, по правде говоря, я не припомню ни одного неприятного инцидента. Маршал всегда выслушивал людей, ободрял, а когда передавали письмо, говорил, указывая на кого-либо из своей охраны:

— Передайте вашу бумагу моему офицеру.

Если просьба была выполнима, человеку оказывали помощь».


Николай Иванович Пучков, бывший с отцом постоянно на фронте, вспоминал, что под Сталинградом машина отца попала под обстрел фашистских истребителей. На его глазах был ранен пожилой солдат. Генерал армии Жуков взял солдата в свою машину, а Пучкову велел добираться своим ходом. Раненого доставили в полевой госпиталь.

 

* * *



Русскому крестьянину всегда было присуще чувство личного достоинства, как, наверное, память о том, что человек создан по образу и подобию Божию. Было это чувство и у моего отца.

Говоря о достоинстве, нельзя не сказать, что в то же время ему была свойственна природная скромность. Никто никогда не видел в нем заносчивости, чванства, барства, что часто бывает с людьми, достигшими каких-то высот. Всегда он был прост, доброжелателен и доступен. Недавно мне на глаза попался старый, семидесятых годов, журнал со статьей отца. Вот как она начиналась: «Мне пришлось быть непосредственным участником многих наступательных операций Великой Отечественной войны». Просто «непосредственным участником». Так написал о себе человек, которого в народе называют спасителем России.

Скромность, на мой взгляд, неразрывно связана со смирением. Отец говорил в беседе с писателем Константином Симоновым: «Я никогда не был самоуверенным человеком. Отсутствие самоуверенности не мешало мне быть решительным в деле. Когда делаешь дело, несешь за него ответственность, решаешь — тут не место сомнениям в себе и неуверенности. Ты всецело поглощен делом и тем, чтобы всего себя отдать этому делу и сделать все, на что ты способен. Но потом, когда дело закончено, когда размышляешь о сделанном, думаешь не только над прошлым, но и над будущим, обостряется чувство того, что тебе чего-то не хватает, того или иного недостает, что тебе следовало бы знать ряд вещей, которых ты не знаешь, и это снова вернувшееся чувство заставляет все заново передумать и решить с самим собой: «А не мог бы ты сделать лучше то, что ты сделал, если бы ты обладал всем, чего тебе не хватает?»« Обычно человеку, тем более маршалу, непросто признаться в том, что ему не хватает каких-то знаний!

Отец никогда не гнался за званиями, должностями, наградами, никогда не делал карьеры. Не завидовал чужим заслугам. Когда в январе 1943 года после прорыва блокады Ленинграда он был (первым во время войны) удостоен звания Маршала Советского Союза, и его разбудили, чтобы сообщить об этом, он просто повернулся на другой бок и сказал: «Ну что ж, теперь в маршалах ходить будем!»

В деревне, считаясь с мнением людей, человек не мог не заботиться о своем добром имени. Лучше доброе имя, чем большое богатство (Притч 21, 1) — это тоже из букваря. С детства отец знал, как быстро бежит впереди человека дурная слава. Незадолго до своей кончины он, живший изолированно от всего мира на даче, спросил у своего бывшего шофера: «Люди меня худым словом не поминают?»

Было у отца и впитанное от крестьянских предков свойство держать слово. «Не давши слова — крепись, а давши — держись». Какому русскому не знакома эта поговорка! Он был чрезвычайно щепетилен в отношении данного слова и никогда не нарушал своего обещания. Требовал этого и от других.

Общественное мнение, существовавшее в деревне и многое в жизни определявшее, воспитывало честность, товарищескую надежность, верность в дружбе. Помню, как отец прививал мне законы товарищества с самых ранних пор, учил, что необходимо в дружбе, а чего допускать нельзя. Приходит на память такой случай.

Я училась в школе и не любила математику, Однажды в четверти по геометрии мне выставили «тройку». Моя подруга Лена получила «четверку». Радостные, что наступили каникулы, мы приехали из школы к нам на дачу. С порога отец спросил об итогах четверти: «У тебя что, Машенька?» Я ответила: «Одна тройка — по геометрии, не смогла вытянуть на четыре…» Тогда он обратился к Лене: «Ну, а у тебя что по геометрии?» — «Четыре». Отец строго выговорил, но не мне, а ей: «Как же ты могла допустить, ты ведь Машина подруга…» В детстве он помогал своему отстающему другу Леше Колотырному (это прозвище, а фамилия у него была тоже Жуков): не хотел, чтобы тот остался в первом классе на второй год.

Как он смотрел на дружбу? Не тот настоящий друг, который подобострастно и ловко льстит, а тот, кто смело говорит правду, даже и неприятную, в глаза. Если дружба, значит верность, взаимопомощь до смерти: «Сам погибай, а товарища выручай».

 

* * *



«Обличители» Жукова винят его в том, что он не так воевал, не любил солдат, не ценил их жизней. Сочиняют о нем страшные сказки. Ложь, клевета, хула… Отец сполна испытал на себе их тяжесть при жизни, испытывает и после смерти.

Наш русский философ Иван Александрович Ильин писал: «Лакейским душам свойственно поднимать клеветнические сплетни вокруг больших людей. Чем значительнее гениальный человек, чем могущественнее льющийся на него свет, чем большая сила блага, красоты и правды излучается из него — тем нестерпимее становится его облик для натур слепых, тщеславных и зависимых… Праведник одной жизнью своей обличает кривых, лукавых и лицемерных. Герой уязвляет негероя одними делами своими… И бывает так, что чем божественнее луч, который светит сквозь человека, тем сильнее плещут вокруг него страсти злодейских натур. Луч Божий нестерпим пошлому и злому человеку».

Священномученик Иоанн Восторгов, расстрелянный в 1918 году, блестящий проповедник и миссионер, причисленный к лику новомучеников Российских, говорил о том, что «клевета норовит прилепиться чаще всего к той области, где человек наиболее безукоризненно себя проявляет». Святитель Феофан Затворник говорил, что быть причастным поношений Господа Иисуса Христа — великая слава! А святой праведный Иоанн Кронштадтский, видя духовную причину человеческой злобы и лжи, так писал в своем дневнике о клеветниках, которых у него было много: «Пожалейте, поскорбите и помолитесь об этих несчастных лаятелях. Они всегда были и будут — до тех пор, пока не будет окончательно ввержен в геенну змий великий, льстящий вселенную всю, пока все грешные, нечестивые не будут высланы в муку вечную».

А правда… Она только и есть в народной памяти, не в газетах, а тем более не на телеэкране. Клеветнику постичь законы этого народного отбора невозможно, но они единственно справедливы и верны.

И невдомек им, этим лжецам, а попросту «брехунам», как их называл отец, этим вечным дискуссантам, что русский народ любит маршала Жукова таким, какой он есть, что народ давным-давно его понял и принял всего без изъятья, сердцем почувствовав в нем своего. От лживых слов и дискуссий маршал Жуков не станет хуже. Он уже состоялся — раз и навсегда.

Сколько раз мне приходилось видеть и чувствовать неистребимую любовь людей, особенно фронтовиков, к отцу. Мне кажется, это не просто оценка его заслуг, уважение, преклонение, но именно любовь. А она, думаю, может быть только к человеку, который сам любит людей. В православном человеке нет выше любви, чем быть готовым жизнь свою за других положить, отречься от себя во имя ближних… Как замечательны его слова, сказанные на склоне лет: «Я всегда чувствовал, что нужен людям, что постоянно им должен».

Маршал авиации И. И. Пстыго писал в своих воспоминаниях о народной любви к отцу: «Изредка я приезжаю на родину, а это до сих пор довольно глухой лесной угол Башкирии. В своей родной деревне я побывал в каждом доме. И в каждом — портрет Жукова. Все дело в том, что в нашей местности нет семьи, из которой не ушли бы на фронт несколько человек. Многие погибли. Многие ранены. Но многим посчастливилось вернуться победителями. И мы будем помнить всегда: где был Жуков — там была победа».

В первый раз я увидела проявление народной любви к отцу, кажется, в 1966 году, когда мы всей семьей были в Манеже на выставке, посвященной 25-й годовщине разгрома фашистов под Москвой. Осмотреть выставку так и не удалось. Хотя отец и был в штатском (обычно он носил темный костюм и на нем четыре Звезды Героя Советского Союза), его узнали, и по залу пронеслось: «Жуков! Жуков!» Толпа восторженных людей обступила нас плотным кольцом. Всем хотелось поговорить с отцом, дотронуться до него, взять автограф на память. Для предотвращения давки прибежала милиция. Для меня, тогда еще ребенка, это проявление народной любви чуть не закончилось сильным испугом: меня оттеснили от родителей в толпу, а мама кричала: «Это Маша, наша дочь!» — и тянула меня за руку. Потом нас благополучно проводили к выходу. Думаю, эта поддержка людей (он был в опале), их благодарная память были отцу дороги, хотя и не предвещали ему ничего хорошего от властей.

Позже, в 1967 году, в кинотеатре на просмотре фильма «Если дорог тебе твой дом», снятого на нашей даче Константином Симоновым, я также убедилась в неподдельном отношении людей к отцу. Увидев отца на экране, я закричала с удивлением и восторгом: «Это же папа, мой папа! Мама, смотри, это же папа!» В зале раздался смех: ребенок сделал открытие! Зал встречал его появление бурной овацией. Не раз мне приходилось слышать возгласы: «Слава Жукову!»

Писательница и военный переводчик Елена Ржевская, встречаясь с отцом в 1965 году, рассказала ему, что, просматривая в библиотеке им. Ленина газеты сорок первого года, увидела: под его портретом, напечатанном в связи с победой под Москвой в декабре месяце, кто-то из читателей вывел чернилами крупными печатными буквами: «Наша слава и совесть».

Как ни стараются вытравить в людях эту любовь к Жукову, все же она передается из поколения в поколение. Однажды я получила письмо, написанное на листе из школьной тетради крупным почерком:

«Дорогая Мария Георгиевна!

Меня зовут Петр. Мне двенадцать лет. У меня есть еще два брата: Федор — десяти лет и Михаил — шести лет. Мы живем в старинном подмосковном городе Волоколамске. С самого раннего детства мы просили папу рассказать нам про войну, и папа почти всегда брал в руки книгу маршала Жукова, подсаживал нас рядом, и мы начинали рассматривать фотографии — от Халхин-Гола до ваших семейных снимков — и слушали папины рассказы. Наш папа очень любит вашего отца, и дедушка наш очень его любит, и прадедушка (летчик) его очень любил и даже написал маршалу письмо, и маршал выслал ему свою книгу воспоминаний.

Папа наш еще в школе выпрашивал фотографии маршала и магнитофонные записи его бесед у тех, кто имел счастье видеться с ним лично. Он говорит, что чувство необычайной благоговейной любви к Вашему отцу с юных лет переполняло его сердце. Если сможете, пришлите нам с братьями по почте фотографию нашего любимого полководца».


Послав то, что просил Петя, я получила от него еще одно письмо:

«9 мая я ходил с братом поздравлять ветерана. Когда я подарил ему фотографию, где Жуков с солдатами, он заплакал и произнес: «Это братья мои фронтовые. Земля нам была мать, а Жуков — отец». Многие старые солдаты, как он говорил, узнав о смерти Жукова, плакали и даже есть ничего не могли».

Весной 2001 года пришло письмо от Надежды Гончаровой из Оренбурга. Она написала мне, что ее сын, курсант военного училища, с двух лет мечтал быть офицером. Его идеал — маршал Жуков.

Определенные силы очень стараются зачеркнуть наше славное прошлое, исказить историю, прервать связь поколений, лишить молодежь высоких идеалов, посеять дух скептицизма, привить свои «ценности». «Наслаждайся», «отдыхай», «будь самим собой» — внушают неокрепшим, юным умам навязчивая уличная реклама, телевидение, радио, газеты, журналы, книги. Они лгут, что в этом смысл жизни и настоящая свобода (то есть в служении своему эгоизму, своим страстям). Враги понимают — в корнях России ее сила. Вспомните, что говорит о воспитании ребенка в национальном духе Иван Александрович Ильин: «Образы героизма пробудят в нем самом волю к доблести, пробудят его великодушие… жажду подвига и служения, готовность терпеть и бороться, а русскость героя даст ему непоколебимую веру в духовные силы своего народа». Вот почему так необходимы нашим детям высокие примеры тех, кто стал идеалом и символом России, тех, кого взрастил великий православный народ.

С большой надеждой смотрел отец на подрастающее поколение. Говорил, насколько важно донести до них героический дух войны. Сам он много раз видел, как молодые ребята поднимались в атаку. Это страшная минута: подняться во весь рост, когда смертоносным металлом пронизан воздух, а жизнь только-только еще началась и кажется, что все впереди, а для них, по выражению отца, очень часто впереди был только вражеский блиндаж, извергающий пулеметный огонь. На склоне лет отец, размышляя о героизме, записал в своем блокноте: «…нет абсолютных героев, абсолютно мужественных военачальников. Если изображать героя таким, что ему чужды человеческие слабости, это будет явная фальшь. Героями становятся те, кто в минуты тяжелой обстановки сумел побороть страх и не поддаться паническому настроению».

Так важно это в наши дни, когда кто-то очень старается вытравить из народной памяти этот дух[10]. И как греет душу, когда узнаешь о примерах героизма и самоотверженности 18–19-летних ребят уже в наше время[11]. Они, как и их деды и прадеды в Великую Отечественную, воюют и гибнут за Россию, за веру, и не отсиживаются под материнскими юбками. А матери, простые русские матери, у могил своих, может быть, единственных сыновей, говорят: «Тяжело, что погиб, но хуже было бы знать, что он предатель, трус».

К слову сказать, в 1915 году, когда шла война и в Москве на каждом шагу отец (был он тогда уже мастером-скорняком) встречал несчастных калек, вернувшихся с фронта, он отверг предложение дяди устроить ему отсрочку от призыва по болезни или вообще освободить от воинской службы «по чистой». Хотя и не испытывал он особого энтузиазма пойти на войну, как честно признался в своих воспоминаниях. Может быть, потому что его двоюродный брат Александр Пилихин, бежавший тайно от родителей на фронт и приславший позже письмо со словами: «Я, сын своей Родины, не мог оставаться без участия», был через пару месяцев тяжело ранен. Может быть, потому что старшие, авторитетные для него люди, всячески отговаривали его (родной дядя увещевал: «Ты что, хочешь быть таким же дураком, как Саша?»). Может быть, потому что полюбил девушку, Марию Малышеву, и собирался на ней жениться… Но все же юноша ответил дяде, что по своему долгу обязан защищать Родину. Попрощался с родными, со своей малой родиной — ведь на войне все может случиться — и стал солдатом.

Удивительно глубоко было в нем сознание долга. Это сознание отец пронес через всю жизнь. На склоне лет он писал: «Для меня главным всегда было служение Родине, своему народу. С чистой совестью могу сказать: я сделал все, чтобы выполнить этот свой долг. Дни моих самых больших радостей совпали с радостями Отечества. Тревоги Родины, ее потери и огорчения всегда волновали меня больше, чем личные. Я прожил жизнь с сознанием, что приношу пользу народу, а это главное для любой жизни».

У о. Иоанна Восторгова есть слова, сказанные им о Суворове, которые в полной мере можно отнести и к моему отцу: «Долг и повиновение перестают быть неразрешенною загадкою и вырастают в огромную нравственную силу, когда они проникнуты любовью и осмыслены религией».

Жизнь отца могла пойти по другому руслу, как он признавался сам, он мог стать и прапорщиком[12], окончив школу прапорщиков (диплом четырехклассного городского училища давал ему право поступить туда), но посчитал это неудобным: «Было даже неловко подумать, что вот я, девятнадцатилетний мальчишка, кончу школу прапорщиков и пойду командовать взводом и начальствовать над бывалыми солдатами, над бородачами». Он скрыл свое образование, пошел на фронт рядовым и познал все тяготы солдатской службы.

Окончив учебную команду, вице-унтер-офицер Жуков в составе 10-го драгунского Новгородского полка был направлен на Юго-Западный фронт. Там произошло его первое «знакомство» с немцами. Скоро он стал героем, получил два Георгиевских креста. Солдатский «Георгий» давался нижним чинам «в награду за выдающиеся подвиги храбрости и самоотвержения, против неприятеля в бою оказанные». Одним, 4-й степени, он был награжден за захват в плен немецкого офицера и другим, 3-й степени, — за храбрость в разведке и тяжелую контузию. Были у него и две Георгиевские медали.

Невольно приходят на ум слова Александра Васильевича Суворова: «Будь добрым солдатом, если хочешь быть хорошим фельдмаршалом», а также: «Истинной славы не стоит домогаться: она — следствие той жертвы, которую приносишь ради общественного блага». Вся дальнейшая жизнь отца подтверждает правильность этих изречений.

 

* * *



Архимандрит Кирилл (Павлов), духовник Троице-Сергиевой лавры, прошел всю Великую Отечественную войну, воевал в Сталинграде. Во время работы над воспоминаниями об отце я обратилась к отцу Кириллу с вопросом, не может ли он подтвердить рассказ одного человека о том, что Жуков в начале 1960-х годов приезжал в Троице-Сергиеву лавру, и по его просьбе служились панихиды по погибшим воинам. И получила вот такой ответ:

«Глубокоуважаемая, досточтимая и дорогая Мария Георгиевна!

Спешу сообщить Вам, что Ваше письмо я получил в свое время, за что сердечно благодарю… В отношении волнующего Вас вопроса, приезжал ли Георгий Константинович в начале 60-х годов в лавру и служили ли панихиду. Я не могу ничего об этом сказать определенно, не слышал, потому что о таких вещах тогда не разглашали, могли знать только начальствующие — наместники, а они, к сожалению, уже отошли ко Господу…

А о Георгии Константиновиче я слышал от настоятеля храма Новодевичьего монастыря, что на Большой Пироговке, протоиерея отца Николая Никольского. Маршал Жуков приходил в их храм (рядом похоронена умершая 9 апреля 1944 года его мать Устинья Артемьевна, возможно, отец заходил в храм помянуть ее. — М. Ж.), и однажды он дал отцу Николаю деньги на поминовение, а отец Николай спросил его: «А кого поминать?» Георгий Константинович сказал: «Всех усопших воинов». Это достоверно, потому что рассказывал маститый, пожилой протоиерей, отец Николай, которого сейчас в живых тоже нет.


А вот и другое свидетельство о верующей душе Жукова Георгия Константиновича протоиерея отца Анатолия, фамилию его сейчас не помню. Он служил в соборе г. Ижевска. Этот отец Анатолий, тоже уже пожилой протоиерей, ему уже тогда было около 80 лет. Он к нам приезжал в лавру, обедал вместе с братиею, и однажды при разговоре он поведал нам, что во время войны был в звании генерал-майора, а когда война кончилась, он ушел в отставку, а затем принял сан и служил клириком Ижевского собора.

Во время войны, говорил отец Анатолий, я как генерал встречался с маршалом Жуковым, беседовал с ним, и однажды во время беседы я его спросил, верует ли он в Бога. Жуков мне ответил, говорит отец Анатолий, я верю в Силу Всемогущественную, в Разум Премудрейший, сотворивший такую красоту и гармонию природы, и преклоняюсь перед этим. А отец Анатолий, а тогда генерал-майор, и говорит Жукову Г. К.: а вот то, что Вы признаете, и есть Бог.

То, что в душе своей Георгий Константинович чувствовал Бога, это бесспорно. Другое дело, что он, может быть, не мог это свое чувство выразить словами, потому что вера в Бога в то время была в поношении, в загоне, и ему как высокопоставленному начальнику надо было соблюдать осторожность, так как тогда кругом торжествовали атеизм и безбожие. Читая его мемуары и статьи, чувствуется, что душа его христианская, во-первых, читается легко и с большим нравственным назиданием для своей души все это воспринимается. Печать избранничества Божия на нем чувствуется во всей его жизни.

Прежде всего он был крещен, учился в приходской школе, где Закон Божий преподавался, посещал службы храма Христа Спасителя и услаждался великолепным пением церковного хора, получил воспитание в детстве в верующей семье — все это не могло не напечатлеть в душе его христианских истин. И это видно по плодам его жизни и поведения. Его порядочность, человечность, общительность, трезвость, чистота жизни возвысили его, и Промысл Божий избрал его быть спасителем России в тяжелую годину испытаний. Недаром Георгия Константиновича все русские люди любят как своего национального героя и ставят его в один ряд с такими прославленными полководцами, как Суворов и Кутузов.

Поэтому благодарите Бога, что имеете такого прославленного и любимого народом отца своего, маршала Георгия Константиновича. Вот что я могу написать Вам на Ваше письмо, глубокочтимая Мария Георгиевна. Извините за неразборчивый почерк и за корявый язык моего ответа. Да хранит Вас Господь во все дни жизни Вашей и да поможет Вам Он и в окончании труда Вашего для назидания ближних.

С глубоким уважением и любовью к Вам.
Архимандрит Кирилл».

 

 

* * *



В 1993 году было опубликовано мое «Письмо отцу», в котором были такие строки:

«Семилетней девочкой повез ты меня в Троице-Сергиеву лавру. Из памяти стерлись подробности той поездки, но помню, что был большой церковный праздник. Так впервые я побывала у преподобного Сергия, узнала я и о том, как Димитрий Донской сражался на Куликовом поле, а преподобный Сергий благословил его, сказав: «Ты победишь». Я иногда задумываюсь, кто же был тем Сергием, шепнувшим отцу в страшные дни 1941-го: «Ты победишь». Откуда ты черпал уверенность в победе? Когда многие пали духом, ты, не колеблясь, сказал: «Москву мы не сдадим. Костьми ляжем, но не сдадим».

Эти слова отца пересказал мне в личном разговоре Ю. Цеденбал, глава Монгольской Народной республики, в начале 1980-х годов во время моей поездки в Монголию. Он сам слышал их от Жукова в 1941-м (был в составе монгольской делегации, прибывшей в Москву: монголы ощутимо помогли нашей стране в начале войны, отправив нашим воинам десятки тысяч полушубков, валенок, меховых рукавиц, 400 тысяч лошадей, собирали средства на производство истребителей и танков). Общеизвестны слова отца, сказанные Верховному Главнокомандующему Сталину в ноябре 1941 года: «Москву, безусловно, удержим». Еще в сентябре 1941 года отец писал в письме из Ленинграда дочерям Эре и Элле: «…Немцы несут очень большие потери, но стараются взять Ленинград, а я думаю не только удержать его, но и гнать немцев до Берлина».

Удивительна эта уверенность в отце, ведь в Москве были в свое время и монголо-татары, и поляки, и Наполеон… Отец не мог не знать, что если после таких его слов Москва была бы сдана врагу, то за это он поплатился бы головой. Тем более, что В. М. Молотов, заместитель председателя Государственного Комитета Обороны и член Ставки, на второй день после вступления Жукова в командование Западным фронтом уже грозился расстрелять его, если ему не удастся за два дня разобраться в обстановке и остановить продвижение фашистских войск к Москве[13].

На свой риторический вопрос «кто же был тем Сергием?» я, к великому удивлению, получила ответ. Им, как стало известно, был последний оптинский старец Нектарий[14].

Старец открывает человеку волю Божию о нем. Счастлив человек, который познал эту волю и последовал ей. Так старец Нектарий, имевший от Бога дар прозорливости, увидел особый Промысл Божий над Георгием Жуковым, тогда молодым еще человеком (было это примерно в 1925 году).

В 1923-м Оптина пустынь была закрыта. Отец Нектарий переехал в село Холмищи в 50 верстах от Козельска. Он жил в доме крестьянина Андрея Ефимовича Денежкина. Несмотря на слежку, установленную за ним, до самой смерти старца посещали люди. Известно, что Святейший Патриарх Тихон многие вопросы решал, советуясь с ним.

После смерти старца в 1928 году хозяин вместе с семьей был репрессирован, дом же богоборцы сровняли с землей. И все-таки сохранились свидетельства о том, как люди приезжали к старцу Нектарию в Холмищи. По воспоминаниям актера Михаила Чехова мы можем представить себе это. Одна поэтесса показала старцу портрет известного актера в роли Гамлета. Отец Нектарий сказал: «Вижу проявление Духа. Привези его ко мне». Собравшись, тот поехал.

Ночью поезд подошел к маленькой, темной станции, где ждали крестьянские розвальни, чуть прикрытые соломой и запряженные тощей, старенькой лошаденкой. Стояли морозы. Дорога к селу шла через густые леса.

От маленькой железнодорожной станции до первой деревни было 25 верст. После пятичасового пути, уже на рассвете, в первой деревне его ввели в избу и до темноты велели лежать на печи. В избу же старца он прибыл только к ночи и наутро был принят им.

 



10
Нередко уважению к нашему прошлому можно поучиться у иностранцев. В 2003 году в Англии и США вышла книга писателя и военного историка американского происхождения Альберта Акселла «Маршал Жуков. Человек, который победил Гитлера». В интервью «Российской газете» 1 октября 2003 года, которое названо «Мир в долгу у маршала Жукова» (слова автора книги), он сказал: «Помнить о великом времени войны (Второй мировой. — М. Ж.) и победы, о своих героях (А. А. имеет в виду наших героев. — М. Ж.)… это значит осознать еще раз, что может Россия, на что она способна. А она способна — и история это не однажды доказала — восхищать своими деяниями весь мир».

11
В конце 1999 года один высокопоставленный военный рассказывал мне о ребятах, воевавших в Чечне. Раненые, подлечившись в госпитале, они опять просились на передовую. Демобилизованные, оставались еще на 2–3 месяца воевать.

12
Так было, например, с А. М. Василевским, впоследствии Маршалом Советского Союза.

13
Жуков только что прилетел с Ленинградского фронта, где за 27 дней организовал абсолютно неприступную оборону Ленинграда и сорвал расчет фашистского командования покончить с Ленинградом до начала генерального наступления на Москву. На угрозу отец хладнокровно и мужественно ответил Молотову: «Если вы способны быстрее разобраться, приезжайте и вступайте в командование фронтом». Но в том-то и дело, что никто, кроме него, не мог этого сделать!

14
Преподобный Нектарий Оптинский (в миру Николай Васильевич Тихонов) — последний великий оптинский старец, ученик прп. Амвросия Оптинского и иеромонаха Анатолия (Зерцалова). Родился в 1853 году в г. Ливны Орловской губернии. После кончины родителей в 1876 году пришел в Оптину пустынь и поступил в Иоанно-Предтеченский скит. Почти полвека прожил в его ограде. В 1898 г. рукоположен в иеромонаха. Четверть века провел в затворе, проходил «умное делание» и занимался самообразованием: читал не только духовные, но и светские книги, относящиеся к самым разным отраслям знания. Старчествовал в Иоанно-Предтеченском скиту в 1913–1923 гг. Скончался в 1928 году в с. Холмищи Брянской губернии. С 1989 года его святые мощи покоятся в Введенском соборе Оптикой пустыни. Прославлен на Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 года в лике святых (в соборе Оптинских старцев). Память празднуется 11(24) октября.



 

 

Читать:

Часть 1

 

Часть 3

 

Часть 4

 

Часть 5

 

Часть 6