05.11.2015

Впервые услышал я когда-то даже не саму фамилию Листопад, а словечко «листопадовщина». Услышал его от писателя Алексея Карпюка. Мой старший товарищ рассказывал об атмосфере в Гродно пятидесятых годов и припомнил, как в парткоме областного учительского института этим политическим ярлыком по давней привычке пугали некоторых вольномыслящих преподавателей.

След, оказывается, вёл ещё из двадцатых годов и указывал вот на что: «листопадовщина» (а также «прищеповщина» и тому подобная «нацдемовщина») – это когда трое и более человек собираются вместе и начинают общаться по-белорусски. А если к тому же один из них является специалистом в белорусской истории или филологии, то стопроцентно «готово дело – контрреволюционная организация».

В год смерти Брежнева довелось прочитать монографию А.Г. Хохлова «Крах антисоветского бандитизма в Белоруссии в 1918–1925 годах», и в этом труде «для научных работников и партийного актива» обнаружил я такой абзац:

«Особенно важное значение имел разгром органами ГПУ в 1925 году контрреволюционной группы во главе с эсером Листопадом, который в прошлом состоял в бандах «зеленодубцев». Эта нелегальная антисоветская группа, созданная в конце 1924 года в Слуцке, ставила своей целью подготовку крестьянского вооружённого восстания для свержения Советской власти в Белоруссии. В своих листовках эсеры призывали крестьян к террору против советских работников, агитировали не выплачивать налоги, убивать тех, кто поддерживает Советскую власть. Не имея опоры в широких массах трудового крестьянства, эсеро-кулацкая группа Листопада потерпела крах».

Поинтересовался я в конце монографии ссылкой на источник информации и увидел, что слабовато у Алексея Гавриловича с базой данных. Всего лишь один номер газеты «Звезда» за 4 марта 1926 года – публикация, предваряющая (и предрешающая!) судебный процесс над листопадовцами.

Да, удобно было советским учёным-историкам: бери подшивку печатного органа родной коммунистической партии и пиши историю своей страны. Но я не доктор наук, а всего лишь газетчик, и поэтому вынужден работать с документальными первоисточниками, а также встречаться лично с оставшимися в живых свидетелями.

Передо мной на рабочем столе в Центральном архиве КГБ Республики Беларусь дело с грифом «Хранить вечно». Папка с давним титулом «Центр. Архив ВЧК-ОГПУ-НКВД» и в ней собственно «Следственное дело № 2322 по обвинению Листопада Георгия, Демидовича Михаила, Макарени Михаила, Мяцельского Никифора, Курбыко Тита, Козак Николая по ст. 62 УК». Прилагающиеся материалы имеют архивный номер 19316 – это подборка листовок, обнаруженных в конце лета 1925 года на телеграфных столбах в окрестностях города Слуцка.

Посмотрел я на оборотную сторону этих листовок и удивился тому, насколько хорошо сохранился ржаной мякиш, которым бумага крепилась к столбам. А вот содержание прокламаций (орфография оригинала):

«Таварышы, раней нас душыў пан, а цяпер душыць бальшавiк. Селяне, годзi вам спаць! Прачнецеся!»

«Сяляне! Кiньце сварыцца! Гуртуйцеся ў сялянскi хаўрус! Ваш вораг не сусед, а бальшавiкi. Зноў турмы запоўнены сялянамi за падаткi, зноў селянiн павiнен здымаць шапку перад савецкiм панам. Далоў новых паноў-камунiстаў!»

«Ў горадзе зноў гадуюць жываты на нашым дармавым хлебе. Зноў ужо ходзяць у галёшах, а ў нас няма за што лапцяў купiць. У горадзе раз’язджаюць пузачы, а ў нас каня дохлага няма для працы».

Нигде в этих бумагах не нашёл я призывов «убивать тех, кто поддерживает Советскую власть». Зато обнаруживаются некоторые оценки и предложения геополитического свойства:

«Сяляне, арганiзуйцеся! Брат з братам, сусед з суседам, вёска з вёскай i гэтак далей, пакуль не будзе злучана ўся Беларусь! Нас сiлай падзялiлi. Адну част­ку Беларусi душаць польскiя паны, а другую – маскоўскiя бальшавiкi. Нашаю працаю – працай гаротнага беларускага селянiна, кормяцца ўсе дармаеды».

Стоп! Так это же почти дословно то, о чем Якуб Колас, ещё не пуганный в след­ственных кабинетах ГПУ, написал после Рижского мирного договора 1921 года. Написал после того, как белорусскую нацию располовинили между Польшей и Советами:

Нас падзялiлi. Хто? – Чужанiцы,
Цёмных дарог махляры.
К чорту ix межы! К чорту гранiцы!
Нашы тут гонi, бары!

Сочиняли и расклеивали на столбах эти прокламации молодые ребята – учащиеся Слуцких общеобразовательных (учительских) курсов. А между ними и Якубом Коласом стояла фигура их наставника Г.И. Листопада.

Из биографии. Георгий Иванович (Юрка) Листопад родился 7 апреля 1897 г. в деревне Варковичи на Слутчине, из крестьян. В 1914 г. окончил учительскую семинарию в Поневеже (ныне город Паневежис – Литовская Республика), работал в школе на родине, затем в Слуцке. На Первом белорусском съезде Слутчины в ноябре 1920 г. избран в Слуцкую раду. Являлся в качестве представителя самоорганизовавшейся гражданской власти активным участником Слуцкого восстания, занимался поставками продовольствия для стрельцов. В целях организации медицинской и финансовой помощи от Верховной белорусской рады выезжал в Варшаву, откуда привёз 25 тысяч польских марок. После поражения восстания эмигрировал в Вильно, где вошёл в организацию «Нацыянальная сувязь», сотрудничал с газетами «Еднасць», «Беларускiя ведамасцi», «Наша думка». В 1921 г. участвовал в съезде виленских белорусов, делал доклад о положении национальной школы, был отмечен почётным значком участника Слуцкого восстания. По предложению Сымона Рак-Михайловского занимал должность школьного инструктора и секретаря Виленских учительских курсов. Организовал белорусские школы на территории отошедших к Польше Вилейского и Ошмянского уездов. Из-за конфликта с польскими педагогами на политической почве был дважды арестован и в 1922 г. бежал, за неимением иного варианта, в Советскую Белоруссию. Добровольно сдался властям, отсидел в тюрьме небольшой срок. Затем учительствовал на Слутчине, близко сошёлся с Якубом Коласом, с которым преподавал на Слуцких общеобразовательных курсах…

В октябре 1994 года вместе с кандидатом исторических наук Ниной Стужинской я впервые пришёл в гости к Нине Георгиевне Листопад – дочери нашего героя. Жила она в Минске на первом этаже «хрущёвки» по улице Кедышко. Начало рассказа было таким:

«Родилась я в 1925 году в Слуцке в доме на улице Комсомольской, а себя вместе с мамой и отцом начинаю помнить где-то с 1927 года – это был уже минский период нашей жизни. Дом наш стоял на углу улиц Провиантской (Фрунзе) и Первомайской. Отсюда папа, который освободился из тюрьмы по амнистии к десятилетию Советской власти, ходил на службу в Госиздат, где получил должность корректора-стилиста. Детское моё воспоминание такое, что он был очень высокого роста…»

Признаться, записывал я на диктофон речь Нины Георгиевны и одновременно с нетерпением думал: ну, вот, получил подпись дочери на бланке доверенности, необходимой для ознакомления с делом её отца, и что теперь обнаружу в архивных недрах КГБ?.

Обнаружились изумительные по выразительности описания. Читал некоторые оперативно-следственные материалы ГПУ 1925–1926 годов, и возникало ощущение, что это чьи-то сценарные наброски будущего приключенческого сериала.

Эпизод. Чекисту Козловскому, который в уездном Слуцке занимал должность помощника уполномоченного окружного отдела ГПУ, лет от роду насчитывалось, похоже, около двадцати. Человек он был старательный, к службе относящийся вдохновенно, с огоньком. Вернувшись с очередного задания, Козловский сел писать рапорт (цитируем подлинник):

«Прибывши в дом № 11 по 4-й Трудовой улице с тов. Арцишевским и Григорьевым для производства обыска в означенном доме у гр-на Козака Николая Михайловича, сегодня же 22 октября 1925 года в 8 час. 30 мин. утра и начал производить обыск в спальной комнате, в которой стоял шкаф-гардероб. Обыскав некоторые предметы и места, я вынул из гардеробного шкафа имеющиеся в нем оба нижние ящики. В одном из них (в правом) находилась шкатулка с книгами, а во втором старые ломаные рамы от картин, сапожные колодки и разная рухлядь-мелочь. Осмотрев первый ящик, в нем среди книг ничего подозрительного не оказалось. После этого я начал перерывать во втором (в левом) ящике всю указанную рухлядь. При виде этой рухляди казалось-бы в нем ничего такого и не должно было бы быть, но на самом дне под этой рухлядью я нащупал какой-то пакет, который и вытащил. Пакет оказался завёрнутым в современные советские газеты (аккуратно). Развернув пакет, в нем оказался журнал «Наша слова», написанный аккуратной рукописью. Таким образом место хранения этого журнала, обстановка и вид этого местохранения ясно говорят о хитрости владельца журнала «Наша слова» Козака Н.М., который нарочно создал такую обстановку хранения своей литературы на случай обыска, что лицо, обыскивающее его, просмотрев правый ящик с книгами и не найдя в нем ничего подозрительного и при виде во втором (левом) ящике пыльной рухляди, может предположить: что если в книгах ничего искомого не найдено, то в этой пыльной рухляди и подавно быть ничего не может.

Изложенное категорическим образом опровергает доказательство гр. Козака Николая Михайловича, что, якобы, он сам не знает что из себя найденный у него журнал «Наша слова» представляет, что, якобы, ему кто-то передал на хранение и он лишь будучи послушным «мальчиком» взял себе его сохранить и доказывает его активность в этом его контрреволюционном деле, тем более, что он, Козак Н.М., во время обыска все время твердил, что у него ничего нет и мы у него ничего не найдём. О вышеизложенном доношу до сведения».

Откладываю чекистский документ и берусь за чтение рукописного журнала листопадовцев «Наша слова». Вершики под его обложкой собраны, например, такие:

Цяпер камунiсты
Завуць ўсiх таварыш,
Але з гэтага слова
Кашы не зварыш.

Сяджу я галодны,
Заткнулi мне рот.
Вось i кiруе
Працоўны народ.

М-да, контрреволюция… И ещё задумываюсь вот о чем: дожил ли проницательный чекист-аккуратист Козловский до года этак тридцать девятого?. Сомнительно. Таких, как он, вычищали ежовцы. А уж бериевцы – точно добивали.

Эпизод. 22 октября 1925 года слуцкие чекисты проводят обыск на квартире у Георгия Листопада. Изымают дарственную фотокарточку Якуба Коласа, газету «Вольная Беларусь» за 1918 год и рукописные труды подозреваемого. Назавтра следует победный рапорт в Минск: вы там в столице спите в шапку, а мы тут в Слуцке раскрыли, что во главе разветвлённой антисоветской организации стоит сам Колас.

Эпизод. 24 октября 1925 года Иосиф Опанский, заместитель полномочного представителя ОГПУ в Белоруссии, «один из организаторов ликвидации эсеровского подполья» – как отметят его позже, подписывает ордер на обыск, и группа минских чекистов отправляется на улицу Сторожевскую в дом №1, квартиру 3. Проживает здесь гражданин Мицкевич Константин Михайлович, он же – поэт Якуб Колас. Изъято «временно для просмотра» множество бумаг, в которых упоминаются фамилии листопадовцев.

Эпизод. 25 октября 1925 года Коласа вызывают в ГПУ. Допрос ведут Опанский и начальник секретного отдела Ремизов. В протоколе появляются строки:

«По поводу предъявленных мне след­ственных материалов и др. документов, указывающих на то, что я стою во главе Минской антисоветской организации, то смогу сказать, что я ни в каких политических организациях при Соввласти не состоял и не состою. Я этим совершенно не интересуюсь… Я сейчас интересуюсь новым бытом для того, чтобы использовать в литературе. По этому поводу имею обширную переписку и получаю материалы. Имею заявить, что произведённый у меня обыск считаю вполне законным и необходимым, т.к. у ГПУБ для этого было достаточно материалов, хотя бы даже тех, которые мне были предъявлены. ГПУ иначе не могла поступить. У меня нет никаких доказательств к опровержению предъявленных материалов, но я приму все меры реабилитироваться. Записано с моих слов правильно, в чем и расписуюсь. К. Мiцкевiч».

Ремарка исследователя. В 1925 году допрашиваемых ещё не ставили «на конвейер», не сажали задним проходом на ножку стула. Однако Якуб Колас исполнил обещание «реабилитироваться». То, что записано в протоколах его последующих допросов в ГПУ, является отречением от им же вдохновлённых людей – студентов, сельских учителей, крестьян. В числе тех, кого фактически «сдал» Колас – слуцкий учитель Никифор Метельский, который не раз ночевал на квартире поэта.

Чекист Опанский не стал размазывать гр-на Мицкевича-Коласа по стенке, а придержал его в тени, когда потребовались публичные разоблачения «листопадовщины». Просчитано было верно, что поэт-классик Якуб Колас, не замаранный в глазах широкой общественности сотрудничеством с ГПУ, принесёт много больше пользы, если станет ещё более ярко воспевать Советскую власть. А на роль политических экспертов-обвинителей сгодились другие фигуры из среды интеллигенции.

Эпизод. Минск, 5 марта 1926 года. Начало двухнедельного судебного процесса над листопадовцами в Доме работников просвещения. На скамье подсудимых шестеро: Георгий Листопад, Михаил Демидович, Тит Курбыка, Николай Казак, Михаил Макареня, Никифор Метельский. В переполненном зале публика, допущенная по особым билетам. На улице толпа, которую сдерживает милиция.

Председательствующий:

– По предложению следственных органов заключение о политическом облике группы обвиняемых и характере их так называемого творчества сделал руководитель Государственного издательства и ответственный работник Наркомпроса товарищ Жилунович (поэт Тишка Гартный). Прошу пригласить эксперта в зал.

Жилунович:

– Таварышы суддзi! Я прайшоў загартоўку рэвалюцыйнай барацьбой. Таму для мяне зусiм вiдавочнай з’яўляецца белагвардзейска-кулацкая сутнасць лiстападаўшчыны. Як вядома, сам Лiстапад адыграў значную ролю ў дапамозе чыннасцi паўстанцаў, мэтаю якiх было не дапусцiць у Случчыну Чырвонай Армii i Савецкай улады, стварыўшы праз паўстанне гэтак званую «вольную незалежную Беларусь». Змест улётак змоўшчыкаў i iхняга часопiсу «Наша слова» я знаходжу контррэвалюцыйным i пагромным…

Ремарка. Через два года Жилунович-Гартный получит звание академика АН БССР, а ещё через девять лет – мученическую смерть в тюрьме НКВД.

Из биографии Листопада. Находясь в следственной камере, он пишет 11 декабря 1925 года заявление-протест прокурору БССР: «В минских газетах меня называют «некий Листопад». Имею честь заявить, что я, Юрий Листопад (а не Рыгор, как сказано в статье), не какой-то приблудный бродяга, а работник, известный целой армии белорусского учительства, обществу, тысячам учащихся».

Эпизод. Минск, лето 1933 года. Ресторан гостиницы «Европа». За сервированным столом Листопад и двое товарищей в штатском.

– Георгий Иванович, мы пригласили вас сюда, чтобы поговорить о вашем будущем. В стране завершается всеобщая паспортизация, но вы как политосуждённый, которого выпустили к десятилетию Советской власти, едва ли получите нормальный паспорт. Вместо него вручат бумажку с названием «десятидневка» и – «минус двенадцать городов», включая Минск. Фактически – ссылка. Поэтому не хотите ли отправиться куда-нибудь за рубеж? Например, в Варшаву: повидаться со старыми знакомыми. Вы ведь когда-то ездили туда… Ну, а теперь будете жить и работать, скажем, при советском торговом представительстве. И, естественно, станете помогать нам. Подумайте над этим предложением.

– Я подумаю…

Вышеприведённый эпизод изложен на основании рассказа Георгия Листопада своей жене Марии Стаганович. Затем она не раз пересказывала его дочери Нине. Тогда, в 1933-м, долго думать Георгию Листопаду не позволили… В дальнейшем в его делах фигурировала пометка «вербовке не подлежит».

Из биографии. Летом 1933 года Г.И. Листопад был лишён права проживания в столице и уехал с семьёй в город Ржев, где устроился счетоводом заготпункта. Той же осенью арестован в связи с подготовкой процесса по делу так называемого «Белорусского национального центра», поскольку для общего «отягощения» и конкретно для дачи показаний против Игната Дворчанина нужен был человек «с прошлым». Подвергался пыткам. Осуждён «тройкой» к 8 годам концлагерей, срок отбывал недалеко от города Свободного в районе станции Тахтамыгда. Письма перестали приходить вскоре после убийства Кирова. По имеющимся данным, был расстрелян на 5-м участке БАМЛага 5 июня 1938 года.

Справка. Дело по обвинению Листопада Георгия Ивановича, 1897 года рождения, пересмотрено Военным трибуналом Белорусского военного округа 11 сентября 1956 г. Постановление от 31 марта 1938 г. в отношении Листопада Георгия Ивановича отменено и дело за отсутствием состава преступления прекращено. Листопад Георгий Иванович реабилитирован посмертно. Зам. председателя Военного трибунала Белорусского военного округа полковник юстиции А. Коробский».

Говорит учёный-историк Нина Стужинская:

– Даже в лагере не сумели согнуть этого бесстрашного человека. Выездная тройка «судила» его за то, что в разговорах среди заключённых «оскорбил вождя народов и членов правительства, клеветал на исправительно-трудовую политику партии и правительства, распространял провокационные сведения о непосильном труде в лагерях и массовой смертности, называл лагеря каторгой». Один из его доносчиков писал: «Листопад говорит, что Советская власть все большие стройки проводит на бесплатном труде зэков, на ветке БАМ – Тында не столько шпал, сколько погибло заключённых». В беседах с заключёнными Листопад предсказывал, что «после победы фашизма в Испании и установления союза Германии с Италией и Японией неизбежна война с Россией». Так где же тут была неправда?

Георгия Листопада и его соратников можно образно отнести к поколению последних непуганых людей Беларуси. Тех, которые, вдохнув в феврале 1917-го воздуха свободы, так и не сумели его выдохнуть. Они ещё могли удивляться: почему мы живём так, а не иначе?. А те, которые появлялись после них, были, к прискорбию нашему, уже другими – с навсегда внедрённым в мозги геном ушибленности режимом…

 

Сергей КРАПИВИН
Информационно-аналитический еженедельник «Экспресс НОВОСТИ»