01.03.2013

Самобытность каждого народа определяется, в большой степени, его материальной культурой; она же несет на себе печать людских чаяний. Предметы традиционной культуры всегда и удобны, и красивы.

Старинное кресло, сплетенное из лозы, сделано с уважением к человеческому телу; сидеть в нем и уютнее, и приятнее, чем в объятиях пластиковых подлокотников. А костюмы?..

Людской поток, текущий по улицам и площадям больших городов, сер и безлик; одежда прохожих чаще всего не тревожит наше эстетическое чувство. Богатые прячутся за индустриальной роскошью, символом их значительности становятся дорогой автомобиль, золотые наручные часы или умопомрачительная шуба. Но все это – серийно. Обезличивание просто поднимается на новую ступень.

Кто проходит сегодня рядом с тобой, сидит за столиком уличного кафе, трясется в набитом вагоне троллейбуса? Одежда ничего не говорит об этом.

Ну, разве что на каком-нибудь женском платье увидишь узор в национальном духе, – но это всего лишь дань моде, завтра родной орнамент может смениться тропическими бусами или перьями... Ничего общего с исторической памятью; всего лишь воплощение незамысловатых выдумок модельеров.

«Иваны, родства не помнящие», люди без роду и племени, – так выглядят нынче горожане. Подобная толпа могла бы заполнять проспекты Нью-Йорка, Берлина или Кейптауна (разве что с поправкой на антропологический тип).

Стоит ли доверять даже самым блестящим и ярким атрибутам, говорят ли они что-нибудь об индивидуальности своего владельца, о его благородстве или образованности? Наоборот: сегодня зачастую самые достойные люди вынуждены носить дешевую, неприметную, годами не обновляемую одежду...

Человек, одетый в национальный костюм, сразу вызовет определенные ассоциации: карнавал, видеосъемка, концерт самодеятельности... В селе элементы дедовской одежды функциональны. Их свойства отработаны веками: вот в этих сапогах удобнее ходить по горам, с такими рукавами ловчее работать серпом...

Цвета и узоры – дань традиции, берущей начало в глубокой древности; пусть мало кто уже понимает их эзотерический смысл, но формы и сочетания все же выверены, созвучны окружающей природе.

Зачастую в них скрыта древняя психоделика, воздействие на настроения людей: одна расцветка будит бодрость, необходимую для работы, другая несет праздничное веселье, третья успокаивает...

Национальный, по преимуществу, сельский костюм воплощал незыблемость устоев крестьянской жизни. Костюм же сословный подчеркивал личное соответствие человека его социальному положению.

«Клобук не делает монаха», гласит латинская поговорка; но уж если ты настоящий, отрешенный служитель Божий, тебе, как ничто иное, подходят скромная ряса и капюшон, как бы изолирующий от мира.

Не все дворяне были истинными рыцарями, – но блестящий кафтан, яркий плащ и длинный меч у бедра наилучшим образом подчеркивали мужество и героизм тех сеньоров, которые обладали рыцарскими качествами. И каким же всенародным позором оборачивалось лишение дворянина этих внешних примет!
«Соответствуй нам! Будь защитником справедливости!» – как бы говорили своему владельцу одежда, доспехи и оружие. Недаром, когда за проступки против чести сюзерен лишал человека дворянства, над головой осужденного палач ломал шпагу. С разжалованного офицера прежде всего срывали погоны...

По одежде узнавали купца и судейского, трактирщика и артиста. Материал, из которого были пошиты жилет или сюртук, говорил о степени достатка; воротник, пуговицы, пояс могли рассказать, насколько преуспевает данный врач и много ли клиентов у адвоката; это уже, само по себе, было рекламой.

Представители всех сословий, без изъятия, боялись пуще смерти лишиться своих внешних атрибутов, а паче того, сменить их на позорно обезличивающую униформу – серую робу каторжника...

Мы, восточные славяне, находимся на перекрестке культур Востока и Запада. С обеих сторон наши предки взяли немало важного и полезного; переплавив все это, помножив на местное, создали ту неповторимую амальгаму, которая ведома, как русско-евразийский уклад.

Но сегодня нам крайне трудно сохранить на родном подворье свою «самость», – тем более, во внешнем облике, ныне формируемом хищной, обезличивающей масс-культурой. Поэтому – попробуем сделать хотя бы малый душевный поворот в сторону былого разнообразия обличий.

А там, глядишь, подтянется и легкая промышленность, и модельеры кое-что переосмыслят. И, может быть, каждый прохожий сможет рассказать нам немного о себе, еще не открыв рта...

Кто из нас, рассматривая в музее старинные костюмы, мысленно не облачался в них? Не примерял те или иные предметы туалета? Надушенные перчатки придворной дамы, треуголка храброго полководца, почетная оксфордская мантия ученого...

Неизменный восторг и желание примерить – или хотя бы коснуться – охватывают всякого человека со вкусом к прекрасному, когда он впервые видит жемчужину белорусского национального искусства, слуцкий пояс.

Без преувеличения можно сказать, что на просторах славянских земель трудно найти более ценную деталь мужского костюма, чем тканые пояса из Слуцка.

Возможно, не все наши читатели, особенно те, что не живут в Белоруссии, хорошо представляют себе, что за город – Слуцк. А между тем, это весьма старинный град в земле славян-дреговичей.

Впервые летопись упоминает о нем под годом 1116, но Слуцк явно был основан ранее, ибо летописец говорит о его разрушении войсками князя минского Глеба.

Итак, слуцкие тканые пояса... По роскоши и богатству узорочья они являют собой истинные шедевры; недаром цена заказного слуцкого пояса в XVIII веке достигала солидной суммы в семьдесят пять дукатов.

Сегодня некоторые именные пояса, принадлежавшие известным людям прошлого, стоят куда дороже и украшают собой коллекции прославленных собирателей. (Кстати, пояса из мастерских Слуцка находились в собрании Тарновских, известных украинских меценатов, хозяев усадьбы Качановка, о которой мы писали в сентябрьском, за 2004 год, номере нашего журнала.)

Ценность этих изделий объясняется еще и тем, что секрет их изготовления утрачен, – точь-в-точь, как тайна некоторых видов дамасской стали или средневековых эмалей...

Технология ткачества поясов была очень сложна, и на ее изучение уходили годы: семь лет и более длилось обучение мастерству. За сохранением секретов ремесла зорко следили владельцы мануфактуры: нередко талантливых мастеров насильно удерживали на предприятии, а беглых – возвращали.

Крайне неохотно хозяева «персиярни» отзывались на просьбы других аристократов и даже короля поделиться квалифицированными мастерами. Известен случай, когда от имени короля Станислава Августа Понятовского (1764–1795) к правителю слуцких земель Каролю Станиславу Радзивиллу (1734–1790) обратился надворный литовский подскарбий Антоний Тизенгауз (1733–1785).

Король поручил Тизенгаузу создать мануфактуру, подобную слуцкой, в Гродно. Для этого и попросили «одолжить» несколько хорошо обученных слуцких мастеров.

Но Радзивилл, который всячески демонстрировал свою независимость от монарха и жил под девизом «Король – король в Варшаве, а Кароль – король в Слуцке и Несвиже», отказал. Тогда разгневанный монарх приказал Тизенгаузу пригласить мастеров из Франции. Так и не раскрыли...

Мода на узорчатые тканые, широкие и длинные пояса восточного стиля пришла на белорусские и украинские земли, входившие в состав Речи Посполитой, благодаря идее «сарматизма». Так зовется генеалогический миф, популярный у магнатов и шляхты Речи Посполитой в XVI–XVIII веках.

В эти столетия западноевропейские ученые подчас называли Польшу Сарматией, а ее население объявляли потомством сарматов, воинственных племен, описанных «отцом истории» Геродотом. Этот союз кочевников, пришедших от Волги и Дона, двадцать три века назад вытеснил из Причерноморья скифов, а позднее пытался продвинуться в Западную Европу.

Объявленные непобедимыми воинами, идеализированные сарматы стали образцами для шляхтичей; родовитые дворяне, и без того считавшие военное дело единственно достойным для себя, еще и внешне старались походить на «славных предков».

Но, поскольку представления об одежде и всем облике сарматов были тогда скорее сказочными, чем научными, – ориентальный костюм стал образцом вычурности и пышности. Впрочем, была в этой моде и положительная сторона: она давала простор воображению художников и ремесленников, достигавших вершин выразительности – в том числе, и в разработке «сарматских» поясов...

Вначале эти части костюма, особенно золототканые, завозили извне; магнаты выписывали их из Турции и Персии, платя огромные суммы, достигавшие 500 дукатов. Разорительная мода принудила поляков создавать собственные фабрики уникальных поясов, так называемые «персиярни» (от слова «Персия»).

В ноябрьском номере нашего журнала за 2003 год читатели познакомились со старинным польско-белорусским родом Радзивиллов.

Так вот, самая известная из «персиярен», слуцкая, была основана князем Михаилом Казимиром Радзивиллом (1702–1762). Произошло это во второй трети XVIII века. Но самое интересное, что белорусские мастера заложили основу изысканного ткачества на две сотни лет раньше!..

Замечательные тканые изделия издавна поступали в Польшу – и с Запада, и с мусульманского Востока. Голландские или итальянские шпалеры-гобелены; турецкие ковры и те же пояса...

Матерчатую роскошь привозили купцы – разведчики дальних путей для торговли, студенты, учившиеся в западных университетах, военачальники из военных экспедиций.

Великолепными гобеленами был отделан дворец короля Сигизмунда І Старого после его свадьбы с высокородной итальянкой Боной Сфорца.

Новизна и высокое качество заграничных тканей породили у состоятельных поляков большой спрос на них, а у польских мастеров – желание сравняться с заморскими искусниками.

Работа первых мастерских по выпуску тканых обоев на итальянский манер налаживается при королевском замке Вавель в Кракове; пока что всем здесь руководят иностранцы.

Со временем становится буквально делом чести для каждого шляхтича иметь дома ковер или гобелен, носить на кунтуше узорный пояс.

Быстро развивается местное производство; умельцы Речи Посполитой постигают секреты приготовления сырья, технологию выработки тканей, художественный язык высокого ткачества. Изделия первых белорусских мануфактур – той же слуцкой или королевской гродненской – поначалу повторяют импортные ткани, затем становятся все более самостоятельными...

Слуцкие пояса неплохо сохранились до наших дней в коллекциях музеев Белоруссии и Украины, России, Польши и Прибалтики. Шелк, а также золотые и серебряные нити для них изготовители выписывали из Гданьска; нити обычные и шнуры делали сами.

Своеобразные «логотипы фирмы», шитые надписи на поясах говорят о месте производства. Сначала метки делали латинскими буквами – «Sluck», «Me fecit Sluciae» – «Сделано в Слуцке»; а после третьего раздела Речи Посполитой в 1795 г., когда белорусские земли вошли в состав Российской империи, как одна из провинций – Северо-Западный край, метки стали писать кириллицей – «Въ граде Слуцке».

Словно живописные полотна, иные пояса отмечены именем мастера, например: «Ioannes Madzarski», «Лео Маджарский»... Чье же оно?

Слуцкая мануфактура была создана около 1762 года путем слияния двух меньших и более ранних «персиярен» – слуцкой же и несвижской. Расцвет ее деятельности, длящийся до начала следующего века, тесно связан с работой двух художников-текстильщиков, отца и сына, Яна и Лявона (Леона) Маджарских.

С самого начала Маджарские поставили перед собой достойную уважения цель: не повторять восточные прототипы, а искать свои приемы, чтобы превзойти мастерством чужеземцев! Отсюда – многочисленные эксперименты и новации, использование элементов белорусского национального орнамента.

Под руководством Яна Маджарского радзивилловская «персиярня» освоила выпуск удивительнейших тканей – двухсторонних, четырехповерхностных! У такого пояса не было изнанки, и каждая сторона разделялась на две отличные друг от друга узорные полосы.

Переворачивая пояс с одной стороны на другую, хозяин мог использовать его как повседневный или парадный, праздничный или траурный...

Маджарский-старший стал украшать концы изделий шелковыми однотонными «махрами» – кистями; на восточных оригиналах либо ничего подобного не было, либо просто выступали нити необрезанной основы. Кисти же, вообще характерные для славянского ткачества, придавали поясам целостность, композиционную завершенность.

Но самым смелым нововведением Маджарских была разработка новых, уже вполне оригинальных вариантов декора. Мотивы оформления концов пояса носят у нынешних искусствоведов условные, но выразительные названия: «сухарик», «китайские облачка», «василек», «букет», «расцветающие пни»...

Дошло до того, что за границей стали производить пояса по образцу слуцких! Видимо, и тогда «русские сапожки приходили из Парижа»... На одной из мануфактур Лиона наладили выпуск поясов специально для экспорта в Речь Посполитую.

Эти пояса, как правило, отмечали меткой «F.S.», что вполне можно было расшифровать и как «Сделано в Слуцке».

И все же, при всем уважении к народным приемам слуцкого ткачества, признаем: его художественный взлет был бы немыслим, если бы не высокая европейская образованность владельца фабрики, Радзивилла, не его тяга к мировой культуре. Эти же качества были свойственны и другим членам семьи Михаила Казимира.

Три ткацкие мастерские открывает в Бельске-Подлясском Анна Екатерина Радзивилл, урожденная Сангушко, (1676–1746), мать Михаила Казимира Радзивилла; в те же годы, в первой четверти «галантного» XVIII века, и опять же «во граде Слуцке», узорчатые тканые пояса начинает выпускать мануфактура, принадлежащая Герониму Флориану Радзивиллу (1715–1760), младшему брату Михаила Казимира.

Почему же, все-таки, – помимо преходящей «сарматской» моды, – было столь широко и надолго востребовано мастерство польско-белорусских текстильщиков?

Ответ – в традициях шляхетского быта. Издавна в большинстве домов новорожденного младенца клали на бело-красный или черно-белый коврик, веря, что это сбережет ребенка от «сглаза» и злого колдовства.

Во время обручения и венчания жених с невестой становились на многоцветный узорный ковер: он символизировал удачный жизненный путь, по которому отныне вместе пойдут молодые.

Молясь, дворянин преклонял колени на небольшом коврике с вышитым религиозным сюжетом. Даже во время казни шляхтич опускал голову на плаху, застеленную доброй тканью; умереть на голой земле или непокрытом дереве считалось постыдным. Вспомним замечательную сцену из романа Генрика Сенкевича «Крестоносцы».

Пытаясь успокоить перед казнью своего племянника Збышка, старый рыцарь Мацько говорит ему: «И не допущу я, чтоб тебе голову рубили на том самом сукне, на котором рубят горожанам. Я уже договорился с Амылеем, он даст совсем нового и такого отменного сукна, что и на шубу королю пригодилось бы»...

И на тот свет шляхтича сопровождала узорчатая ткань. Тело усопшего заворачивали в шерстяной ковер, цвет которого имел особое символическое содержание. Светла ткань – значит, умер человек от старости или болезни, в своей постели; окрашена багрянцем – пал на поле боя...

Вплоть до конца XVIII столетия и шуба, и кунтуш, и сапоги шляхтича оповещали всех кругом о социальном положении своего владельца. В этом немом монологе участвовал и длинный, широкий пояс. И «говорил» он чуть ли не громче всех других предметов одежды.

Вообще-то, о деятельности радзивилловских «персиярен» известно не слишком много. Можно предположить, что их главной задачей было – ткать пояса не хуже заграничных, успешно конкурировать с турками.

Сложности перед мастерами стояли огромные: отсутствовало необходимое оборудование, дорогим было сырье, не всегда давались искомые технологии, выработанные на Востоке за сотни лет. Владельцы мастерских, не жалея денег, посылали самых талантливых ткачей учиться в другие города, и прежде всего в Станислав (нынешний Ивано-Франковск).

Там работала мануфактура под началом искусных стамбульских ткачей, армян турецкого подданства. «Армянские» пояса и в самом Стамбуле изготовлялись специально для ввоза в Польшу. Случчане долгое время имитировали их, стараясь как можно точнее повторить все подробности, и лишь потом пошли дальше...

Теперь настало время открыть главную тайну отца и сына Маджарских. На самом деле, старшего из мастеров (и арендаторов мастерской) звали вовсе не Ян, а Ованес, и фамилия его была – Маджарянц!

Это был турецкий армянин, приглашенный Радзивиллом. Об этом говорит текст соглашения, заключенного в 1758 году в Несвижском замке – главной резиденции Михаила Казимира Радзивилла. Тем больше чести художнику, сумевшему чутко уловить дух страны, куда он перебрался!..

В Слуцке Маджарский создал, по сути, новый тип старинных изделий: сделал пояса короче (2–3 метра вместо 4–5) и уже (40–60 см вместо привычных для турок и персов 70–80), сократил число орнаментальных мотивов, при этом тщательнее прорабатывая каждый из них.

Станки его мастерской выпускали более 200 поясов в год, стоимостью от пяти до пятидесяти дукатов каждый. Еще при жизни Яна фабрика перешла в аренду к его сыну Леону, скончавшемуся в 1811 году.

Увы, многие внешние события мешали плодотворной работе мануфактур Слуцка. Упадок слуцкого поясного ткачества в конце XVIII – начале ХIХ веков связан с резкими политическими изменениями в крае. Но перед тем политика повлияла... на цветовое решение поясов!

В них появился зеленый колер, как символ дворянско-демократической конституции Речи Посполитой, принятой в 1791 году. Конституции, переставшей существовать после того, как государство разделили натрое Пруссия, Австрия и Россия...

И вот необыкновенный факт: серебристо-зеленые слуцкие пояса, названные среди поляков «позитивками», стали считаться... бунтарскими! В их гамме российская власть видела подспудный протест против разрушения Речи Посполитой.

Шляхте было запрещено носить эти матерчатые ленты, а затем – и традиционные кунтуши или жупаны. «Гуляй, душа, без кунтуша, ищи пана без жупана!» – писал об этом времени известный белорусский и польский поэт Владислав Сырокомля. По сути, это и была одна из причин, по которым прекратилось производство маленьких тканых шедевров.

Кроме того, после третьего раздела Польши в 1795 году многие шляхетские роды обанкротились и обеднели, так что бывшие «сарматы» уже не могли позволить себе покупать дорогие атрибуты костюма.

А сверх того, прекратили свое полутысячелетнее существование вотчинные (развитые в барских владениях) ремесла. Их потеснила российская государственная индустрия. Хлынул дешевый текстиль...

В 1807 году Леон Маджарский отказался от аренды мануфактуры, вернув ее очередному хозяину Слуцка князю Доминику Герониму Радзивиллу (1786–1813). Объемы производства упали так, что количество станков скоро сократилось в двенадцать раз!

Слуцкая «персиярня» закрылась в 1844 г.; ее последняя продукция, разноцветные ленты-галуны, перешла из категории художественных ремесел в разряд домашних работ. Пришла пора кустарей, высокое художество было забыто.

Так стала Белоруссия, земля на перекрестке евразийских дорог, родиной неповторимого восточно-западного прикладного искусства; так, и опять же из-за своего «перекресточного» положения, под натиском массовой культуры окрестных великих держав утратила цвет самобытного мастерства, ныне лишь из музейных витрин сверкающего красками слуцких поясов.

...Не нам ли воскрешать утраченное?

Игорь Дмитрук, Александр Суханов
vokrugsveta.com 20.11.2006 г.

Научный консультант:
кандидат искусствоведения
Ирина Скворцова

Редакция выражает благодарность Национальному художественному музею Республики Беларусь,
Национальному музею истории и культуры Республики Беларусь и Национальному музею Варшавы,
Республика Польша, за любезно предоставленные иллюстрации.

Смотреть фильм "Слуцкие пояса - знаки судьбы"

Белорусского видеоцентра Департамента по кинемотографии Министерства культуры Республики Беларусь

На русском языке

На белорусском языке